Олег Ермаков - Радуга и Вереск

— Ну… — начала было девушка.

Но Косточкин ее перебил:

— У меня один вопрос. Хотел уточнить.

— Мм?..

Косточкину вдруг пришла мысль спросить ее о женихе, да он, конечно, не посмел и все-таки задал другой вопрос:

— У Охлопьева я услышал о каком-то маршруте… маршруте Эттингера, ну, того вашего писателя.

Девушка засмеялась.

— Ой, надо признаваться в дремучести, а так неохота. Я читала его, конечно, но, во-первых, давно, а во-вторых, про маршрут только слышала и… одобряю, конечно…

— Наверное, я и сам мог бы вычертить такой маршрут… Да вот не читал и вообще впервые услышал здесь о его существовании. Книжку если, например, найти в магазине… Но ведь не успею прочитать уже? Ладно.

— Я вижу, даймон города не зря своим хлебом питается.

— Хлебом?

— Ну да, когда мы поем ему дифирамбы. Это его хлеб. Капелла Охлопьева только этим и занимается. Но не всегда все очевидно здесь… Да, вдруг вспомнилось, у одного немца есть стихотворение про то, как он настигал даймона, правда другого совсем города — Венеции… Хм, извините, я позже перезвоню, хорошо?

Косточкин еще несколько мгновений смотрел лучисто на умолкнувший мобильник. Ему тут же захотелось выпить текилы или бутылку вина… белого. А может, и красного. Ну, обычно так и бывает при легком опьянении: хочется еще. Не пойти ли в бар?.. Да вдруг там и застанет звонок. Говорить с Яной ему хотелось бы без чужих ушей. Без чужих… без чужих ушей… Косточкин просмеялся. Но хотя бы дозу «The Verve»? Или какой-нибудь такой музыки… И тогда точно не услышишь звонка… тоже музыки горько-сладкой симфонии. Но… но кто бы мог подумать, а? Что он здесь застрянет. Даймон? Тут же ему послышались такты «Shine On You Crazy Diamond» «Пинк Флойд». Переводится название как «Сияй же, ты, безумный бриллиант». «D» здесь лишнее, но, по сути, разве не даймоном был печальный Сид Барретт, которому и посвящена эта песня? Даймоном этой группы, создателем психоделического рок-н-ролла.

Когда зазвучали позывные из Лондона — такты горько-сладкой симфонии Эшкрофта, — Косточкин дернулся и буквально над переносицей узрел как бы радужный взрыв какой-то виноградины… Звонил неизвестный. Может, Яна с чужого телефона? И тогда он ответил. Но это был Вася, Вася Фуджи. Его голос с легкой картавинкой.

— Никкор, это я, с чужой мобилой, так надо. Короче, срочно выручай, горю, нужны деньги, — как-то затравленно заговорил Вася. — Я линяю.

— Стой, Вася, не линяй, — ответил Косточкин, морщась. — Во-первых, меня нет…

— Ха-ха! — нервно засмеялся Вася.

— …в Москве, — продолжал Косточкин.

— Но ты в РэФэ?

— В Смоленске.

— Блин, там рукой подать… Я к тебе приеду, говори адрес.

— Вася, что за горячка?

— После объясню.

— Да деньги я тебе и так могу на карту скинуть. Хотя и не так много…

— Никкор, карточка заблокирована!

— Кем? Почему?..

— Блин, ну ты совсем, что ли, в отрыве? Бухаешь? Говорю, не для ушей операторов-оперов.

— Да я сейчас сам буду в Москве.

— Когда?

— Ну… через два-три дня.

Телефон задохнулся и захрипел.

И Вася Фуджи отключился. Косточкин недоуменно пожал плечами, потер переносицу. Кличку Никкор Вася дал ему в отместку за кличку «Фуджи», Косточкин — да, был никонистом, к фотоаппарату «Никон» покупал только родные объективы «Никкор». Но эта кличка не прижилась, больше никто его так не называл. Что там стряслось у него? Вася Фуджи имел обыкновение исчезать с радаров, иногда по месяцу и даже больше от него не было никаких вестей. Это называлось отрывом от государства. Вася уезжал автостопом с рюкзаком и палаточкой, удил рыбу на каких-то речках, отсиживался, как беглый, в глухом лесу. Приходил в себя от «угара государства». А так как в последнее время этот угар стал для него нестерпим, Вася совсем редко объявлялся.

Вася был анархист-одиночка, любую группу он считал как раз ловушкой. Как только анархисты объединяются, они перестают быть анархистами, говорил Вася.

Меньше всего Косточкину сейчас хотелось видеть кого-то из знакомых. Тем более что через два — или три? — дня он уезжает отсюда. Взбалмошный Вася порет горячку. Зачем ему сюда переться? Косточкин взял мобильник, нашел последнего звонившего и позвонил по этому номеру. Но никто не ответил. Номер самого Васи был вообще отключен. Косточкин досадливо отложил мобильник. И снова взялся за него, набрал эсэмэску и отправил ее на чужой номер: «Жди в Москве». Пришло сообщение о доставке. И больше ничего. Вася Фуджи, конечно, циркач.

Возвращаться сейчас Косточкину совсем не хотелось. Почему? Ну как… Он взъерошил волосы. И засмеялся, подумав, что уже готовит такой вот ответ Маринке. Или Алисе. По правде сказать, ни с первой, ни со второй не было никакого желания разговаривать. Почему, почему. Потому. Но они как раз и не звонили, что странно. Наверное, устали его теребить и ждали, когда он сам объявится — уже на Керамическом проезде или где-то возле них. Забьет стрелку у метро или кафе. Косточкин с некоторым удивлением представлял лица приятелей и приятельниц… Хм, с каких это пор Марина приятельница ? Он аж поежился, вообразив, что сия мысль достигла сознания его девушки. Хорошо, что нет телепатии. Как выясняется, чем меньше чудес, тем лучше, говаривала его мама. Правда, с ней спорил отец. «Ты законченный романтик», — отвечала она с сокрушительным вздохом. В переводе это означало, что у них нет дачи и автомобиль древний, который к тому же водила мама, ибо отец предпочитал вообще велосипед. Да, в ее устах это звучало как диагноз.