Олег Ермаков - Радуга и Вереск

— А сейчас? — тут же спросил Косточкин.

— А вы прислушайтесь, — сказал Аркадий Сергеевич, поправляя очки и берясь за серебряный портсигар. — Простите, курить охота, выйду на балкон на пару минут, — обратился он к дамам.

И Косточкин засобирался. Он простился со всеми. Охлопьев напомнил ему об альбоме. Вручая альбом, посоветовал вклеить на место вырезанных фотографий какие-то свои работы. Косточкин снова с некоторым сомнением, если даже не со смятением, взглянул на живописца с замасленными волосами, тонкогубым вольтеровским ртом, но тем не менее слегка поклонился ему, пожимая руку, и вышел. Рука старика была теплой, взгляд сквозь толстые стекла очков насмешлив. Неужели он все время шутил? Язвительно шутил, и только?

Да, у русских появились осадные орудия. Даже имена прибывших пушек стали известны в замке от пленного: Инрог, Пасынок, Волк. Ядрами били пудовыми. А всего в армии Шеина было около полутораста орудий. И пошла потеха! Стрельбу вели отовсюду: с Покровской горы, со Спасской, со стороны южной. Били и днем и ночью. Пудовые ядра с глухим воем проносились в весеннем влажном воздухе и попадали в башни, стены, проламывали насквозь дома, расшибая в щепки полати, столы, полы, разбивая вдребезги печи, и осколки кирпичей, острые тяжелые щепки побивали тех, кто, на грех, оказывался поблизости: с диким свистом вонзались в грудь, в живот, сносили полчерепа. Жители замка молились. Ядра могли достать всюду, хоть на стене, хоть в башне, хоть в оврагах или в храме. Команды огнеборцев были наготове и днем, и ночью: по четырем сторонам замка. Комендант Воеводский и второй воевода Соколинский и сами не спали, поделив замок на две зоны: первый зорко доглядывал на западе и юге, второй на востоке и севере. Лекарь Протвицкий с ног сбился: появились обожженные люди, раненные, обезноженные. К Николаусу его не звали, а он и вовсе забыл про этого шляхтича.

Но зелье, приносимое внучкой травника, оказывало свое таинственное воздействие. Жар и лихорадка спадали, гной уходил. Николаус расспрашивал девушку о травах, о деде-иконописце. Ее рассказы доставляли ему усладу.

— Вот есть прострел-трава. Почему таково-то имечко? Стала за нею прятаться нечисть, да архангел Гавриил снизвел молонью и пронзил ту травушку насквозь, всех испепелил бесов, а трава так и стала прозываться. А другое у нее имя: сон-трава. Бес на всенощную по храму ходит, копытцами цокает и бросает в зевающих да почесывающихся монахов травкой, и те сразу засыпают. А медведь, поев того цветка, делается, как пьяный мужик, идет-бредет, шатается, лапами размахивает, башкой крутит, язык показывает птицам. Еще есть первый цвет после зимы, самый ранний. Этот цветок Господь Еве дал для утешения на холодной земле. А вот попутчик, при дорогах растет, кровь останавливает и раны живит. Как его узнали? Ехала телега, а там две змеи ползли, и одну колесом разрезало, крестьяне оглянулись и видят, как целая-то змея сорвала листок и приложила к разрезанной, и половинки срослись.

— Такой-то попутчик надобен каждому воину, — отвечал Николаус.

— Воину надобно помнить про слезы Богородицы надо всеми убиенными. И это — ладанный цветок, сиречь ландыш, а то и заячьи ушки.

Николаус усмехнулся, глядя в сумеречности дома на девичий лик.

— Уж тогда и правда лучше — заячьи уши на шлем нацепить вместо волчьих хвостов да удирать без оглядки во все лапки.

— А я бы на всех потрусила сон-травы. Как где только закипает битва, из облаков сыплется сон-трава. И рыцари засыпают кто где. И видят сны про Божьи храмы, дубравы да синие горы у моря, девиц и детей. Так и за мечи свои, пробудившись, от красы той не вздумают взяться.

Тут уже Николаус в голос смеялся.

— Турка или казака с Украйны никакие сны не проймут! Да они, узрев такие-то красы, еще шибче наддадут, огреют коней плетью и скорей в те чужие дубравы за девицами и поскачут.

— Ах, мы не турки да не казаки, а вон рыцари бьют друг друга, крепость ломают, — сказала девушка с горечью.

Николаус хотел сказать, что московитам от крепости надо отступиться, как говорится, что с возу упало, то и пропало… Но тут он вспомнил миг своего возвращения у Королевских врат и промолчал. И девушка как будто прислушивалась — не доносит ли ветер зычные команды пушкарей на той стороне?..

— Замак… не наш, — тихо откликнулся Николаус. — І зямля гэтая чужая.

Девушка взглянула на него удивленно, настороженно, взялась за косу, выпустила ее…