Олег Ермаков - Радуга и Вереск

— Вот и отдайте!

— Не могу! Некогда!..

И Косточкин выскочил на площадку и застучал подметками ботинок по ступенькам, как будто и вправду куда-то спешил.

Первое, что сразу же вспомнил Павел, проснувшись у себя в номере, это был глоток свежего воздуха и луна над башней за черным рвом… Он лежал, хмуро соображая. Это он увидел, выскочив на улицу, да-а-а… Косточкин зевнул. Припоминал, как пробирался наобум по темным улочкам, мимо обшарпанной церкви, в окнах которой тускло горел свет, а из открытой форточки доносились… звуки пианино и высокий ледяной голос женщины. Косточкин даже прошел за ограду и постоял, послушал. Да, ему не померещилось.

За церковью тоже зиял черный овраг, испещренный оранжевыми и синими пятнами фонарей, там и сям прорезанный квадратами окон.

А над оврагом плыл странным кораблем… точнее несколькими кораблями-ракетами — собор. И еще не плыл все-таки, а готовился к старту.

Косточкин отливал, умывался, глядел на свежую щетину, что была нехороша, рыжа, а то он отпустил бы модную бородку; брился и с непонятной тревогой всматривался самому себе — да? — в глаза.

Впрочем, нет, беспокоили его не глаза, а что-то другое. Предстоящее событие местного значения?.. Или что-то другое? Накрывшийся фотоаппарат? Нет. Он ожидал звонка невесты, вот что. Или, скорее, сам хотел ей позвонить. Да, пока она здесь одна, то есть…

Косточкин смыл пену, растер одеколон по лицу.

— Мордой в Испанию, — пробормотал с усмешкой.

Он не знает испанской поэзии, как, впрочем, и русской, но зато ценит тонкие и сложные ароматы той страны… Хотя и не он, а Маринка.

А старперы, кавалеры керосиновой лампы, похоже, тащатся по полной от Испании и особенно Толедо. Но при этом исповедуют какой-то исконно-посконный смоленизм. Или как это говорил Охлопьев? Странная помесь.

Натянув штаны, накинув рубашку, еще не застегнувшись, он потянулся к сумке, достал фотоаппарат, включил. Дисплей оставался черным, черным, как квадрат Малевича или испанская ночь! Что там происходит в недрах этой машинки? Сохраняется ли вообще изображение или нет?

Дурачина, зачем отказался от дня рождения? Что за снобизм. Ну, снимок всегда можно вытянуть, если в RAW снимать. Но что-то дернуло его повыпендриваться. А теперь-то ясно, что ему непреодолимо хочется снова заглянуть в ее глаза… Хотя он даже не определил, какого они цвета. Запомнил лишь серебряный блеск за стеклом дверцы автомобиля… Пыжика, оранжевой субмарины.

Решено! Звонить.

Или нет. Пойти в мастерскую, вот. Есть же здесь мастера-технари? Узнать можно в том магазинчике, где покупал заряжающее устройство. Терминатор бы сразу все раскусил, точнее — пронзил своим оком и вынес вердикт. Вперед, чем черт не шутит.

Косточкин сунул фотоаппарат в сумку и принялся лихорадочно застегивать пуговицы. Одевшись, спустился в ресторан, выпил наскоро большую чашку несладкого крепкого кофе с булкой и сыром. Стоимость номера включала и завтрак. Выходя из гостиницы, спохватился, что таким образом пропустит это главное событие города, ну то есть не сфотографирует ничего… Во сколько это начнется? Кажется, в десять?

Косточкин пошел быстрее по сырым, туманным, смутным улицам. Мимо шагали сосредоточенные смоляне. Выделялись яркими куртками и шапками студенты с рюкзачками, папками. Они перебрасывались репликами и в общем были почти веселы.

Косточкин вышел к парку. По его предположениям, магазин где-то поблизости. В деревьях парка роились галки и вороны, словно некие твари в гигантской бороде, — он вспомнил несуществующих пчел в бороде того барда. Голос у него хороший.

Так, в этом парке памятник… Эшкрофту в малиновом пиджаке. Мгновенно ему послышались вступительные аккорды горько-сладкой симфонии.

— Простите, магазин «Фото»? — спросил Косточкин у рыжего студента в клетчатой куртке, красной вязаной шапке, с красным шарфом вокруг шеи.

— «Фотик» — там, — бросил дружелюбно тот, указывая направление.

Не опасается клички «Красная шапочка», мельком подумал Косточкин и посмотрел на часы. Было пятнадцать минут десятого. Через пять минут он стоял перед магазином. Тот был закрыт. И открывался только в десять.

И Косточкин смирился. Пойдет в собор и будет и дальше снимать вслепую. То, что нет резкости, в конце концов, не беда. Может, его миссия в том, чтобы вернуть золотой век . Может, он второй Генри Пийч Робинсон, заявивший: нет протоколу! Пикториализм [182] Пикториализм (от лат. pictus — писанный красками) — направление в фотографии в конце XIX — начале XX веков. — его детище. Хотя уже в девяностые Ерин и Колосов возродили эту мазню моноклем. Алису от этих дел тошнит, она обзывает их Мармеладовыми. Но не от Мармеладова из «Преступления и наказания», как узнал Косточкин, а от слащавости, мармеладности. Хотя сама-то изо всех сил добавляет «солнечности» своим снимкам, что, на вкус Косточкина, тоже сладенько. А насчет пикториализма… Ну да, есть удачные снимки — вроде сновидений, у того же Стиглица, «Конечная остановка конки» с дымящимися лошадями, рельсами, снегом, вагончиком… Из-за того, что от лошадок пар валит, все приобретает какой-то сюрреалистический вид, вот как будто здесь, в Нью-Йорке, приземлился небесный фаэтон… или как там? Фаэтон и был чуваком, укравшим однажды у Аполлона его солнечную колесницу. И вот, опа! — мистер Фаэтон здесь, в плаще и шляпе оглядывается сперва на свой экипаж… А потом уже он начнет смотреть вокруг, пока не подойдет полисмен. Или у Робера Демаши «Скорость», машина музейная пылит по дороге. «Дама в кафе» ничего у него же. Или, там, Уайт из бакалейной лавки. Альфред Горслей-Гинтон. Короче, фото близоруких , как говорили тогда.