Макар Троичанин - Кто ищет, тот всегда найдёт

Но Алевтина не слышит, поняв, что в её руке на самом деле руда и с большой концентрацией рудной минерализации. Но она была бы не она, если бы не влила ложку дёгтя в мою бочку даже в такую ночь. Отдаёт керн и брюзжит:

— Не обольщайтесь: одна скважина — ещё не месторождение. И я, чтобы её успокоить, не портить ей праздника, соглашаюсь:

- Я и не надеюсь.

Обступили парни, оттеснили давнюю подругу, вмиг прорвали пелену затхлой насторожённости, загомонили разом, радуются, что опять все вместе и со своим любимым начальником, все тут, и я с ними. Да такие симпатяги, прям с кина о победителях соцсоревнований, и не скажешь, что таёжные работяги. В костюмчиках отглаженных, в рубашечках беленьких, в штиблетах начищенных, один начальник квасит ноги в яловых сапожищах. Правда, галстуков ни на ком нет, да и ни к чему они нам, известно ведь, что это принадлежность рабских конторских шестёрок, а нашим мощным выям привычна полевая свобода.

И вот, наконец, зовут к столу по-настоящему. Я жмусь с парнями на дальнем конце, подальше от всяких уважаемых товарищей, обсевших начальника.

— Товарищи! — встаёт тот со стаканом в руке, заполненным на сто грамм, и все встали следом с поднятым допингом. Радиола включена на Москву, а оттуда нас поздравляет Первый. Стоим, слушаем, плохо воспринимая обтекаемые фанфарные фразы, стараясь не пропустить боя курантов. И вот они бьют, и все считают. На двенадцатом Шпац успевает провозгласить своё: «С Новым годом, товарищи!», и все истово осушают стеклянные чары, веря, что это необходимо, что это пропуск в счастливый год. Я тоже верю. А потом пошёл безобразный жор, и мы с парнями не отстаём, стараясь зацепить всё, что с мясом. Наглотавшись, захотелось ещё славословия в нашу честь. Известно, что доброе слово способствует пищеварению, а злое вызывает язву. И тут настала очередь моей лопуховской песне. Шпацерманиха, наслышавшись, наверное, от смотавшихся за Урал подруг о моём удивительном даре произносить душещипательные тосты, требует:

— Давай, Василий, тебе слово, — и стучит вилкой по графину, требуя, чтобы все стихли и вняли разумному слову беспорочного юноши, не обременённого долгами совести. Пришлось подчиниться и сосредоточиться, как я умею в ответственные моменты героической биографии. Налил в рюмашку водки — была не была: если провалюсь, дам козла, сошлюсь на алкогольное помутнение.

— Друзья! — обращаюсь негромко, и то, что назвал не товарищами, уже настроило подзабалдевшую аудиторию, готовую к любым эмоциям, в мою пользу. — Вы знаете, — принижаю на всякий-який, — что я не умею говорить красно, так что не взыщите, если не оправдаю надежд. — Все замерли и с интересом уставились на меня. — Кончился ещё один год, а с ним и ещё один полевой сезон. Было всего понемногу, но кое-чего и в избытке: ледяные переброды и бесконечные крутяки, проливные дожди и изматывающая жара, кровососы-клещи и надоедливый гнус, кислотные борщи и каши и рыбная диета. Всё было против нас, но души наши были чисты и открыты друг другу, а помыслы направлены на помощь товарищу и всем. Мы были по-настоящему один за всех и все за одного. За сезон мы многое потеряли, — я выразительно похлопал себя по отощавшему брюху, и все дружелюбно засмеялись, — но нашли больше — мы приобрели таёжное братство. Давайте же выпьем за него и прославим, — и все поспешили тяпнуть давно налитое дразнящее зелье, а я укоризненно качаю головой, не выпив и не садясь. — Вы зря поспешили, я ещё не кончил, — и опять засмеялись и поспешили исправить ошибку и налить в чары по новой. — Братья, — продолжаю, намеренно не упоминая сестёр, — нам есть чем гордиться в прошедшем сезоне. По нашим данным геологами только что вскрыто мощное и очень богатое рудное тело, — и высоко поднимаю для общего обозрения керн, — которое, по их мнению, является частью крупного месторождения. — Стало так тихо, что я услышал дыхание сидящих. — Этим открытием мы навечно вписали нашу геофизическую партию в историю знаменательных геологических достижений в крае, нам есть чем похвастаться перед детьми и внуками. — Все дружно встали и мощно захлопали, славя себя, и даже старшие специалистки, кисло улыбнувшись, сложили ладошки, а поддатый начальник, вырвавшись из Шпацерманихиных цап, кричит:

— Лопухову — трижды «ура!», — и все, один раз вразнобой, а дважды единым трубным рёвом, рявкнули заздравицу и скорее за стаканы, а я урезониваю торопыг:

— Подождите надираться, я ещё не всё сказал, — и все с сожалением отставили бокалы и торопят: «Давай, кончай, а то иссохнем от жажды», а я, разохотившись, продолжаю: — Наступил новый год. Каким-то он будет? — и все призадумались: каким? — Хотелось бы, — высказываю своё пожелание, — чтобы не хуже ушедшего. — «Правильно, хотим такого же», понеслось с обеих сторон стола. — Чтобы в новом полевом сезоне профили были как аллеи в саду, погода — как на Черноморье, а жратва — как в лучших ресторанах Парижа, — «и выпивка тоже», добавил кто-то, — и чтобы найти нам ещё одно месторождение, а лучше — парочку, — все одобрительно загудели. — И пусть покой нам только снится, и как в известной песне: «И вновь начинается бой, и сердцу тревожно в груди, и каждый такой молодой, и юный …Шпацерман впереди». — И все полезли к расквасившемуся от удовольствия начальнику чокаться, а хитрый Хитров, подлизываясь, заблажил: «Нашему начальнику — ура», и его дружно поддержали — нам глоток не жалко, и я успел прокричать: — За наступающий новый полевой сезон! — но никому подогретого настроения не испортил, все ещё слабже запищали «ура» и поспешили осушить посудины, опасаясь, что вновь приторможу. Но я дал им взбодриться. Когда все жадно выпили и спокойно принялись за закусь, надеясь, что тостёр выговорился, я, так и не садясь, поднимая наполненную рюмаху: — А ещё, — говорю, — я хочу поднять тост за наших новых товарищей — операторов, которые в удачно закончившемся сезоне, самоотверженно трудясь на сложнейших участках, быстро освоили приборы и методики наблюдений и внесли весомый вклад в наши успехи. Большое вам спасибо, ребята, и низкий поклон за всё, за всё, — и я неуклюже поклонился в сторону порозовевших и опустивших глаза парней. И все опять дружно захлопали, а пацаны сгрудились вокруг меня, тянутся со стаканами, чего-то говорят, а я не слышу, облегчающие слёзы навернулись на глаза — совсем нервишки сдали, и стало мне как никогда хорошо и спокойно — я был среди своих, и сел, наконец, и сам с неохотой принялся за прозаическое ёдово. Радиола загромыхала «Брызги шампанского», а новогодний болтун, окосев с водки, нечаянно взглянул на часы и ужаснулся, разглядев с трудом, что минутная стрелка колеблется в пьяном угаре, шатаясь вокруг девятки.