Макар Троичанин - Кто ищет, тот всегда найдёт

— С прискорбием должен вам сообщить, что в этом проекте я — рядовой исполнитель, а всю творческую часть возложил на себя мыслитель.

— Кто? — не поняла Алевтина. Пришлось объяснять, что мыслитель у нас один, а все остальные — статисты-поддакиватели.

— Боюсь, — стараюсь выразиться помягче, — ему ваша сногсшибательная схема не придётся по тонкому нутру.

— Это ещё почему? — обиделась съёмщица, не дождавшаяся заслуженных дифирамбов.

— А потому, — объясняю аккуратно, — что Леонид Захарьевич мыслит здесь крупное промышленное месторождение, а вы для такого не создали, — я ткнул пальцем в схему, — благоприятных геологических условий, — и добавляю, чтобы сгладить причинённую обиду: — Лично мне кажется, что он крупно ошибается. — Она смотрит на меня пустым разочарованным взглядом, не желая соглашаться, что её самозабвенный труд, творческий и потому тяжкий, не востребован.

— По геохимическим коэффициентам, — тянет раздумчиво, — здесь и впрямь трудно ожидать чего-либо, кроме мелкого непромышленного сульфидного месторождения. Тем более при такой геологии.

— Я знаю, — сознаюсь, — мне Рябовский говорил. Вы с ним не обсуждали эту тему?

— Да нет. — Очевидно, Рябушинскому её мнение не было нужным.

— И что, — интересуюсь, — вы будете отстаивать свою точку зрения? Имея эту геологическую схему?

— А вы? — по-женски отвечает вопросом на вопрос.

— Я свою точку зрения по таким месторождениям достаточно отчётливо и публично высказал на конференции, помните? Мою позицию Коган знает и спрашивать по данному месторождению, естественно, не станет.

Она медленно свернула злосчастную схему, на лбу её выступили мелкие бисеринки пота, а по впалым щекам побежали бледно-розовые сполохи внутренней жаркой схватки души с разумом.

— Меня, — отвечает неохотно, — тоже. — Я её понял и простил, не имея как мужчина другого морального права, но зная, что творческой дружбе нашей пришёл конец, возможно, как и обычной человеческой приязни. — Спокойной ночи, — прощается, не глядя в глаза, и уходит, затаив вечную обиду за то, что пытался заставить занять неудобную активную позицию в отстаивании правды. Не каждому это под силу, не каждому и нужно.

Только она ушла, вваливается Кравчук, как будто поджидал за пологом, подслушивал.

— Идёшь? — спрашивает, усаживаясь на согретое Алевтиной место, и плюхает на стол увесистый пакет. — Отдашь. — Я молчу и не встаю, мне с ним лясы точить не хочется. — Скоро кончишь? — Безразлично закидываю руки за голову, кладу ногу на ногу.

— А нам не к спеху. Участочек — ништяк, прокантуемся пару календарных и порядок.

Дима регочет, услышав недавние свои слова.

— Давай, кантуйся, — разрешает, с удовольствием смакуя про себя, как это у меня получится. — Мы через неделю кончаем, — как обливает желчью, да ещё на ночь, и уходит, а я, не дождавшись Сашки, застрявшего у картёжников, мгновенно вырубаюсь.

Вышел с ранья злой и взвинченный, приплёлся по темноте утомлённый и равнодушный. И сразу — к Шпацу. Он, как увидел меня, так и позеленел от радости, знает, что или со мной или у меня в отряде всегда что-нибудь случается занимательное. Пришлось разочаровать, передать пламенный привет от тружеников тайги и обрадовать тем, что его особенно часто вспоминают последнее время, не уточнив как. Хорошо бы, толкую, не прерывать нашего трудового энтузиазма на важнейшем объекте, отовариться и уехать завтра к вечеру. Начальник — не против. С вечера все не против, а за ночь надумают всяких веских уловок и утром — шиш под нос. Не зря говорят: утро вечера мудренее, никогда ни о чём не договаривайся с вечера. Ладно, думаю, насяду с утра на жирную шею и не слезу, пока не отчалю. А он масляно лыбится, подаёт ключ и сообщает пренеприятнейшее известие о том, что умная невеста умотала на сессию. Жалко, конечно, я-то рассчитывал прижать её к мужественной груди, дать послушать как гулко стучит верное сердце, что-нибудь пожрать вкусненькое, ан не получилось. Ну, что ж! Герои всегда возвращаются в одиночество, чтобы лучше осмыслить героические будни и наметить ещё более героическое будущее.

Привычно открываю дверь в родной пенальчик и остолбеневаю. Даже попятился и вышел обратно в коридор, подумав, что по нечаянности влез к соседям. Но нет, дверь наша, значит… О, боже! Во что превратилась наша обжитая удобная конура, где всё испокон веков лежало на раз и навсегда отведённых местах? Всё выбелено и выкрашено, ни к чему не дотронуться! Занавесочки на окне, занавесочки на стенке, а под ними, надо полагать, наше тряпьё… Скатерть, клеёнка… Невеста-то обжилась, на большее метит. Как здесь жить-то? Захотелось развернуться и уйти. Но куда, ночью? Пусть не мечтает: ни за что не женюсь! Притащишься вот так домой, утомлённый как чёрт после шабаша, а не завалишься сразу, не задерёшь усталые копыта на спинку ложа. Сначала, командует, разденься, умойся-вымойся как следует — а известно давно, что шкуру часто драть вредно: защитный жировой слой сдирается, особенно у меня — причешись и побрейся, как будто мы в гостях, переоденься во всё чистое и неудобное и подожди, пока ёдово согреется — не могла догадаться, согреть заранее и телогрейкой замотать. Терпеть невозможно, в дрых тянет, зевота башку надвое разрывает, челюсть за челюсть заходит, а жди, слушай занимательные сплетни, век бы их не слышал, ну, когда, наконец, перейдём к главному… Лучше бы оно поначалу, а всё остальное потом. Нет, не женюсь, и не уговаривай! Однако, надо как-то устраиваться в собственной квартире. Как ни крути, а не отвертишься — надо греть воду и мыться. Не могла воды согреть… ах, да, я же не женюсь! В общем, вечер был напрочь испорчен. Помылся, освежился, вроде слегка ожил. Попил чайку со сгущёнкой — невеста оставила, не сожрала, я бы не удержался: любовь любовью, а сгущёночка врозь! — захрумкал белыми сухариками, и вообще жить стало легче. Можно, пожалуй, и о женитьбе подумать, иначе Шпац не даст коттеджа, но это после, когда высплюсь и сделаю Угол. Уже засыпал, когда молнией сверкнуло в башке: деньги! Знает наш брат ихнюю сестру: одна такая втёрлась в ночное доверие и умыкнула все трудовые сбережения, добытые тяжким потом. Рывком открываю верхний ящик сейфа — так и знал: нет! Еле заметил в дальнем уголке пачку ассигнаций, ну, не пачку, конечно, пачечку, скорее даже — пачечулечку, но зато каких — своих, кровных! Отлегло. А то вишь, повадились, нашли дармовой источник безмерного обогащения. Нет, не женюсь! Следить придётся по ночам, а это когда? Себе дороже. Мне ещё ботинки надо купить, неплохо бы и байковый лыжный костюм, стеллажи, кресло… Или жениться? Деньги-то не взяла.