Макар Троичанин - Кто ищет, тот всегда найдёт

Тут ответственная за регламент Траперша прервала наш трёп, завопив: «Обед!», и все ринулись по домам, забыв пригласить меня.

Пришлось топать в ресторацию.

Сажусь за Ленкин столик. Увидела издали, плывёт, радуясь хорошему знакомому, который помог удачно выскочить замуж.

— Привет, — говорит, — сколько лет, сколько зим.

— Приветик, — отвечаю, радуясь в свою очередь, — одна зима, а лет ещё не было. Вы, — тонко намекаю на толстые обстоятельства, бросая красноречивый взгляд на выпирающий под фартуком животик, — с Игорьком и в этом деле стахановцы. По всем приметам двойня будет.

Она фыркнула и, чувствуя себя уже матерью, шваркнула меня по затылку.

— Типун тебе, балаболка, на язык.

— Не сомневайся, — утешаю. — Пусть Игорь возьмёт наш прибор, что под землёй видит, прислонит и проверит. Увидишь, что я прав.

Ленка совсем зарадовалась.

— Как был непутёвым, так и помрёшь. Что тебе?

— Карта есть?

— Какая карта? Не выдумывай, меня народ ждёт.

— Ну, меню по-вашему, по-сермяжному.

— На, — она бросила мне плохо отпечатанный листок, который я брезгливо поднял двумя холёными пальцами и, далеко отставив, посмотрел в него поверх пенсне.

— Так, — не обращаю внимания на невежливую нетерпеливость «девушки» — их так здесь всех зовут, от 20 до 60 лет, — для начала закажем салат «Оливье» с провансалем.

Лена что-то чиркнула в блокноте.

— Дальше! Да не телись ты!

— Попрошу не грубить, — смотрю на неё строго, — у меня слабый желудок.

— Да иди ты…

— На первое, пожалуй, можно а-ля-борщец с оливками. У вас оливки откуда, из Египта или Марокко?

— Здесь, — грубит, — специально для тебя выращиваем. Что на второе?

— На вто-о-рое… — растягиваю вкусное удовольствие заказа, — на второе возьмём бифштекс с кровью.

— Крови нет, — отрезала официантка, и я облегчённо вздохнул.

— Ну, тогда с жареной картошкой-фри, — соглашаюсь я, — и зелёного горошка… — которого я терпеть не могу, — побольше.

— Стопаря дать для аппетита? — торопит с заказом Елена Прекрасная.

Важный клиент в негодовании откидывается на спинку стула и опять смотрит поверх золотого пенсне с чёрным витым шнурком, закреплённым в петлице.

— Что вы, дорогуша! Какой стопарь? — и, успокоившись, прошу: — Как всегда: бокаль Кьянти. Пожалуйста, охлаждённого, — и чуть не добавил «со сгущёнкой» — вот был бы скандал в парижском обществе!

— Слушаюсь… — лебезит, лыбясь, Ленка, — будет сделано… не извольте беспокоиться, — и уходит на кухню, а я важно оглядываю быстро заполняющийся в обеденный перерыв зал, надеясь увидеть кого-нибудь из нашего высшего общества и пригласить к своему столу. Но никого не увидел, а места рядом заняла подозрительная троица. Один, таясь, достал из внутреннего кармана пиджака пузырь, ловко выбил пробку наполовину, довытянул зубами, опять чуть заткнул горлышко, а бутылку поставил под стол, накрытый специально для потайки длинной скатертью. Настроение испортилось. Я привык не бездумно поглощать пищу, а вкушать, наслаждаясь и ею, и интерьером, и компанией. А тут… Пришлось без всякого наслаждения вкусить быстро принесённые Ленкой винегрет, щи со свининой, которую, убей, не ем, бифштекс в ихнем понимании с высосанной кровью и мясом и бутылку тёплого «Лимонада».

— Ты, — говорит, запарясь, — обязательно приходи к нам, там побазарим всласть.

Те, что испортили компанию, разлили на троих, даже не предложив четвёртому, поскольку наши алкаши до четырёх считать не умеют.

Вышел на свежий воздух, стою, щурюсь на солнце как кот после жирной мыши, соображаю: отчего солдат гладок? Как заслуженный офицер запаса, конечно, знаю и потому топаю домой, чтобы упасть набок. Дотопал до дверей и остановился: идти или не идти? Надо! А раз надо, то лучше отложить и хорошенько подумать, так ли уж надо? На сытый желудок? Ещё заворот кишок будет от их процедурий. Но надо! Я и не возражаю. Но не сразу же! Может, вообще не ходить? Перетерплю до осени. А если не удастся? Тогда плакала детализация на горе. Пойду. Я не из тех, кто отлынивает, придумывая разные отговорки. Вздохнул удручённо, развернулся и — в больницу.

Дорога известная, двери — тоже до боли знакомые. Захожу в хирургический завальник и прошу доходягу на костылях, чтобы покликал сестричку Марью, а сам наблюдаю в приоткрытую дверь, как он мерно, как когда-то я, затукал, мотаясь метрономом на костылях, по длинному коридору, заглядывая подряд во все двери, пока не нашёл в самой дальней. Оттуда выскочил какой-то силуэт — против солнечного света в окне больше ничего не разглядеть — и заспешил ко мне, быстро перебирая стройными ножками, пока, приблизившись, не превратился в Марью.