Макар Троичанин - Шесть дней, которые потрясли мой мир. Повесть

- Тётка отпустила, понимает – мы же женщины обе. Да и вдвоём им тоже хочется побыть, заняться чем-нибудь без свидетелей, молодые ведь ещё.

- Тётка у тебя – класс! – хвалю бескорыстно соседку, мысленно обещая завалить рыбой, и тоже притискиваюсь поближе к ней, стремясь слиться воедино. Не мешкая, мы тоже занялись чем-нибудь, а потом расслабленно лежали, глядя в темноту и обречённо настраиваясь на расставание. Не выдержав затянувшейся панихиды, я произношу её любимые слова:

- Хорошо мне!

Она жмётся, согласная.

- Хочешь стихи?

- Конечно, - отвечает она в удивлении и кладёт в ожидании прекрасного голову мне на плечо, а я, подвывая, как это жутко делает Вознесенский, выдаю свою первую и единственную ночную серенаду:

- Сердце стиснула злая тревога,

Душу сжала глухая печаль, -

Между нами большая дорога,

Уезжаешь ты в дальнюю даль.

Но тебя никогда не забуду.

По дороге пойду и найду.

Я до гроба любить тебя буду,

С твоим именем в Лету сойду.

Особенно мне нравилась последняя строчка с «Летой». Когда она сложилась, я даже слезу пустил, так стало себя жалко.

- Чьи? – интересуется.

- Да так, - отвечаю скромно, - одного неизвестного поэта.

Она в уважении к непризнанному ещё таланту что-то хрюкает мне в ухо и просит:

- Ты мне их спиши, я выучу и по утрам как молитву читать буду.

Вообще-то я думал опубликовать их в «Огоньке» для всенародного восхищения и с посвящением: ейным инициалам от моих, но как всегда отказать не могу.

- Ладно, - соглашаюсь остаться без премии молодым талантам

- Спасибо, - благодарит она , целуя и не догадываясь об авторстве жалящего скорбью опуса.

- Как ты думаешь, что такое любовь? – спрашивает, тронутая прекрасными стихами.

Я знаю, что для женщин это первоочередной вопрос, а теперь вот он и для меня главный. Но я знаю ответ, к которому пришёл бессонными ночами.

- Любовь – это гармоничное влечение тел и душ.

Она затихла, огорошенная краткой и точной формулировкой самого большого чувства, до которой не додумались ни Хемингуэй, ни Ремарк, не говоря уж о Галине Николаевой. А я ещё и добавляю в развитие тезиса:

- Гармония чувств – вершина.

- Ух, какой ты умный! – восхищается она, напрасно не ожидая от меня такой глубины философии человеческих отношений. – Не зря всё-таки тебя назначили главным инженером посудного завода.

Тут же перевернулась на живот, прижала для надёжности меня грудями и, приблизив тёмное лицо с посветлевшими от надежды глазами к моему вдохновенному лицу, требовательно допытывается:

- У нас она есть?

И замерла в томительном ожидании «да». Но я, как всегда честный перед своей и другими совестями, отвечаю:

- Не знаю.

Она аж назад подалась, ошарашенная моей наглостью. Пришлось немедля успокоить:

- Этого даже Сократ не знал.

- Причём тут Сократ? – возмущается, так и не услышав пьянящего признания.

- А у него лоб здоровый, - поясняю очевидное.

Нет, всё равно не хочет смириться, кроет напрямую:

- Так ты меня не любишь?

- Я-то тебя – очень! – успокаиваю, наконец, вливая мёд в её уши, и сразу добавляю дёготь: - Но гармония не может быть односторонней.

Она, поняв намёк, утихла, сжавшись, и я её не виню: какая может быть гармония, подтачиваемая с моей стороны чертополохом несвободы, а с её – опасениями сгнить в сорняках провинциального быта. Нам надо эту гармонию ещё создавать и лелеять, мы пока на пути к ней.

- Ладно. Больше ждать нечего, - произнесла, наконец, она загадочную фразу, крепко обняла меня и расцеловала столько раз и так крепко, что я задохнулся и стал, дуболом, отворачиваться, испугавшись за свою отвратную морду. Потом решительно встала, оделась, ещё раз, наклонившись, уже легко, как могла только она, коснулась губами моих пылающих губ, сказала:

- Спокойной ночи. Не проспи автобус, - и ушла, как и не была.

А я, разгадывая её последние слова, так и не сомкнул глаз до утра, не давая покоя и Чайковскому и постепенно осознавая, что шестой мой счастливейший день в жизни кончился, а с ним может и всё кончиться, если не начну сдирать с себя шкуру ленивого обывателя нашего замирающего городка.

- 9 -

Я не выходил из квартиры до самого её отъезда, а когда вышел, то в первую очередь увидел её огромные скорбные, родные до боли серо-голубые глаза, беззащитно смотрящие на меня в ожидании чуда.

Но его не произошло. Я перехватил у соседей её чемодан, и мы похоронной процессией двинулись на автобусную остановку. Там они втроём о чём-то намеренно оживлённо переговаривались, а я стоял в стороне букой, изредка перехватывая прощающий взгляд.