Макар Троичанин - Шесть дней, которые потрясли мой мир. Повесть

Короче – на меня навалилась великая хандра. А когда это случается, я спасаюсь на речке. Так и сейчас, не медля, решительно влез в рыбацкую робу, снасть и вёсла по рукам и потопал на успокоительную гладь, здороваясь по пути с такими же чокнутыми охломонами и обмениваясь с ними авторитетными мнениями о том, что в такую погоду клёва не будет. Успокоив друг друга, мы расходимся , и каждый спешит на своё заветное место, уверенный, что у него-то клюнет. С каждым шагом какой-нибудь нерв или нервишко давал слабину, и когда я разместился в любимой дюральке, приличный пучок их оттаял, и мне сразу полегчало, будто я, наконец-то, опустил тяжёлый груз, который держал, напрягаясь, со вчерашнего вечера. Совсем стало легко, когда на крючке затрепыхался первый окунёк, за ним – плотвичка-краснопёрка, опять окунёк, втиснулся без очереди нахалюга-ёрш, и так мы дружно работали сообща с час. А потом завтрак у напарников кончился, и хандра стала возвращаться, снова захватывая один нерв за другим, пока не скрутила так, что всё стало трын-травой: и речка – не в радость, и улов – хоть выбрасывай, и тучи пёрли над самыми крышами, чуть не сметая шифер. Тут ещё ветер поднялся, разбавив восьмую картинку седьмой, стало совсем неуютно, а главное – беспросветно. Погрёб я назад, впервые бросив рыбалку задолго до обеда. Причалил и побрёл туда, где меня никто не ждал и где я никому не был нужен.

Подхожу к дому и вижу издали: сидит на крылечке, понурившись и уложив голову в ладони. Что-то сразу ёкнуло во мне, подбегаю и почти кричу:

- Ты чо?

- А ничо, - отвечает спокойно, не меняя позы и глядя исподлобья, - тебя жду.

- Случилось что? – спрашиваю опять, но более внятно, беспокоясь за её алёнушкин вид.

- Случилось, - отвечает опять спокойно, - тётка с дядей уехали в центр.

А я, дубина стоеросовая, неврастеник недотюканный, целых два наших часа прорюмил на проклятущей речке! Радуюсь до красноты, пота и слёз, небо посветлело до четвёртого состояния, но… радость оказывается преждевременной.

- Ты что вчера наплёл дяде? – спрашивает сурово, хмуря брови.

Я вздыхаю покаянно и винюсь правдой:

- В родственники просился.

Хмурые брови сразу распрямились и опять легли ровными густыми дужками, глаза изумлённо и радостно расширились, а губы засияли лёгкой улыбкой. Хорошо, что я никогда не вру.

- То-то я никак не могу понять, за что они на меня куксятся. Ну и как? – интересуется, естественно, реакцией родственника.

- Отказал, - с глубоким вздохом сожаления выкладываю горькую для нас правду.

- А у меня ты поинтересовался – хочу ли я? – убрав улыбку с губ и глаз, жёстко допрашивает она.

- Так сначала полагается у родителев спрашивать, - выкручиваюсь за дурацкий промах и вешаю голову, ожидая окончательного приговора. Но добросердечный судья не хочет возлагать на себя ответственность за неосознанное преступление в состоянии аффектации и краткой потери памяти и задаёт ещё один вопрос, который и решает исход дела:

- Что ж ты собираешься теперь делать, церемониймейстер задрипанный?

- Как что? – воодушевляюсь я отсрочкой. – Возьму тебя на руки и отнесу к себе.

- Чего ж тогда канителишься? – соглашается она на исход и поднимается, чтобы мне удобнее было взять самую дорогую в жизни ношу.

Тут же бросаю, где попало, свои рыбацкие цацки, бережно подхватываю её, она обнимает меня за шею, положив голову на плечо, и мы под взглядами всей улицы и всего города удаляемся компактной группой туда, где нам вдвоём всегда хорошо. Я бережно укладываю её на кровать и начинаю лихорадочно и неумело стаскивать плотно облегающее платье, одновременно чувствуя, что у меня ничего не получится ни с ним, ни с последующим. Вспотев от догадки, замедляю суету, и она, тоже почувствовав мою нервную неуверенность, крепко целует, отстраняет и шепчет:

- Я сама.

Потом поднимается, оставляя меня на кровати, и, оценив деликатную ситуацию, предлагает единственный выход:

- Давай, сначала перекусим. Ты ведь не завтракал? Я – тоже. Прибери свои рыбацкие штучки-дрючки, а я чего-нибудь сварганю. Да переоденься.

И уходит к себе.

А я лежу в прострации и обречённо думаю: «Вот оно! Старческое бессилие. Не зря мужики трепались, что обязательно схватит тогда, когда совсем некстати». И тут же вспомнил про нашего «Патента».

Чуть более двух лет назад, как раз я нехотя заглатывал приманку будущей своей жены, объявился у нас новый первый секретарь горкома. Прислали из областного центра, где он на чём-то погорел. Мы, как полагается, единодушно его выбрали, и он взялся за дело. Да так, что у самых ленивых стала спадать плесень с задниц, показатели по городу и району поползли вверх и городское снабжение значительно улучшилось. Естественно, что все его полюбили, и только слышно было: «Наш – то» да «Наш – это».