Бахыт Кенжеев - Плато

- Которое ты соизволил в позапрошлом году посетить, - Гость отодвинул тарелку в сторону, - пижонил перед половиной Столицы, раздавал направо и налево значки с дубовым листом. Мне все доложили в деталях. Только на меня времени не нашлось. За джинсы, впрочем, спасибо, мне передали.

- Положим, ты ко мне тоже не зашел в Аркадии, - Хозяин если и смутился, то совсем незаметно, - гордость не позволила?

Гость снова наполнил свой бокал, поднял его и стал сквозь желтоватое вино разглядывать искаженные, перевернутые и растянутые лица ресторанной публики - по большей части осанистых господ в двубортных пиджаках и позолоченных часах. Музыки в ресторане не было, как, впрочем, не было и большого оживления. Господа в двубортных пиджаках переговаривались со своими дамами вполголоса. Никто, кажется, не смеялся.

- Когда убегал, - медленно начал он, - рассчитывал первым делом разыскать тебя, затем, разумеется, сам знаешь кого. Потом передумал. Посуди сам - семь лет не виделись. Библейский срок. Говоришь, другая планета? Ну давай еще выпьем. За успехи в освоении космоса. Знаешь, как я сегодня лопатой намахался за твои тридцать два доллара. Пей свое шабли, пей, за его величество случай, который не позволил нам разминуться даже на другом конце земли...

Разговорчивая толстуха из фонда Достоевского прощебетала вчера Хозяину не только адрес Гостя, но и многое иное. Так что Хозяин тут же набрал номер бюро временных работ и попросил прислать для уборки снега того самого, добросовестного и исполнительного беженца из Отечества, которым на днях остались весьма довольны соседи по Западному склону.

- Случай, случай... - продолжал пьяненький Гость, налив себе следующую порцию, - ты почему сегодня утром со мной не посидел, как положено? На службу заторопился. То-то и оно. Я теперь сам вижу, что другая планета. Насчет звезд не знаю, а люди точно другие. И жена твоя захирела. За что травишь бабу?

- Никто ее не травит, - ощетинился Хозяин, - сама идиотка. С жиру бесится, вот и все. Я вкалываю, а она...

- Ты зарабатываешь много?

- Достаточно. Знаешь, какой любимый спорт в Аркадии? Лотереи. Каждую неделю какой-нибудь электрик или уборщица выигрывают миллион-другой. Государству прибыль, черни - законопослушные страсти. Десятки миллионов уходят на эти билетики... А на самом деле деньги в Аркадии валяются прямо под ногами, и если есть голова на плечах, остается их только подобрать.

- Не скучно?

- В столице ты такого не спрашивал.

- О, там было другое дело, Хозяин. Там тебе, сколько помню, деньги доставались играючи, уходили легко. Был ты благородный разбойник, и уж во всяком случае не несся на службу, задрав хвост, при галстуке и белой рубахе. Там праздник был. Согласен, пир во время чумы. А все-таки праздник.

- Дыра вонючая твое Отечество. Аркадия, правда, тоже дыра...

- Я не согласен.

- Ах, я и забыл. У тебя неизбежная стадия. Тоска по утраченной духовности Отечества мешается с умилением перед процветающей Аркадией. Пройдет. И ненависть пройдет. Я угадал? Странно. Первые года два все гневаются ужасно. Статейки в газеты пишут, бедных аркадцев из себя выводят жалостными рассказами. Чтобы здесь пристроиться, мой милый, требуется забыть все. Вообще все. Про соляной столп сказочку помнишь? То-то же. Ты вот обижаешься, что я тебя в Столице не разыскал. О чем бы мы говорили, дурила? О моем миллионе? Ты бы не понял, издеваться бы стал. Еще бы сентенцию какую придумал - дескать, вот что Запад с людьми делает. А я такой же точно, как был. Такой же, - повторил он, - только бородку отрастил, чтобы отличаться от этого безмозглого быдла с обвисшими щечками, которое тоже хочет сделать свой миллион. Только я от этого кайфа ловлю куда больше, чем они. Помнишь, как ты меня наставлял в свое время. Про энергию?

- Да-да, жизнь есть невесомый сгусток энергии, - начал польщенный Гость, - шаровая молния, к которой обязательно надо притронуться, хотя бы для того, чтобы убедиться в ее существовании. Словно шаровая молния, она обжигает и может убить, она неповторима и непредсказуема. Красивые были слова. Но пока ты размышлял здесь о своем миллионе, я и сам переменился. Артистом жизни хорошо быть, как поэтом, лет до тридцати. И ненависти во мне, конечно, море разливанное. Иной раз иду по здешней улочке, насвистываю, умиляюсь - а горло перехватывает. Устал я в Отечестве, вот что. Скука пошла, тоска смертная. Иные товарищи спились, иные брюшко отрастили и на автомобиль откладывают. Подымешь взгляд от стола - а за окном мир, словно в аквариуме, и мы, человечество то есть, словно морские раки ползаем, дожидаясь своей очереди. Смерти я начал бояться. Читаю свой перевод какого-то типа из здешних и думаю про автора - сволочь ты, сволочь последняя. На что жалуешься, чем озабочен, ведь не придут же к тебе запрещенные книги искать, и сосед по коммуналке тебе в суп не плюнет. Тебя бы, думаю, поместить в мою дырявую отечественную шкуру, чтобы власть наша села на морду твою холеную жирной задницей, да еще ветров бы подпустила. Мне миллион не нужен, Хозяин, я и лопатой могу помахать. Мне, как и тебе, нужна свобода, понимаешь? Или что - не бывает свободы без миллиона? без дома на Западном склоне?