Бахыт Кенжеев - Плато

- Вряд ли, - сказал Хозяин грустно, - вряд ли.

Уже несколько лет он (???) суеверно избегал разговоров вроде нынешнего, и мог бы возразить другу, что у нормального человека (не развращенного отечественной бесхозяйственностью) просто не должно быть сил и времени на выяснение смысла жизни. Он, этот гипотетический нормальный человек, днем работал, вечерами и по выходным - наслаждался заработанным, а то и сочетал оба занятия - не за этим ли самым столиком в одном из самых пристойных ресторанов Старого города он столько раз устраивал деловые обеды с перелистыванием глянцевых каталогов и воодушевленным обсуждением оптовых скидок.

- Хватит, Гость, - встрепенулся он. - Ешь, пей. Не все же мы в Отечестве с тобой... философствовали. Работу хочешь? Тридцать тысяч в год? Послезавтра я тебя отведу. Нет, это не у меня, не беспокойся за свою гордость. Живешь-то ты где? На Плато? Тараканы не замучили? Переселяйся ко мне, в мансарду. Ну, как хочешь. А тысчонку-другую взаймы возьмешь? От старого товарища? Погубит тебя твоя гордыня, Редактор. Но зубному врачу я уже позвонил сам. Завтра в десять. Что ежишься дрожишь? Здесь стоматология гуманная. Вообще ничего не почувствуешь. Забудешь про флюсы навечно. Теперь слушай, Гость. Я благотворительностью не занимаюсь, - он помедлил, - ты мне тоже нужен. Я понимаю, ты ностальгией мучаешься, умилением, шоком, зубами, наконец. И все-таки... все-таки... помирил бы ты нас с Сюзанной, а?

На неожиданно пронзительной просьбе Хозяина (к его чести, он твердо положил сероглазому об этой встрече не говорить) вдруг меняется лицо его собеседника, словно тот просыпается или обретает слух. Голос его, который весь вечер был то жалок, то насмешлив, вдруг становится глубоким и грустным, а утомленные, набрякшие глаза оживают. Сюзанна нездорова, говорит он Хозяину, будь ласковее с нею, пожалей нашу красавицу, и постепенно разговор сбивается на общих знакомых по столице, потом - на переселенцев из Отечества, проживающих по большей части не на Плато, и не на Западном склоне, а в кирпично-красных кварталах бульвара Богородицы Милосердной, да в обветшалых, пропахших дезинсекталем домах Снежного берега. Не поминают только Елизавету, каждый по своей причине. Долго еще сидят они за своим угловым столиком, под витражом с изображением лилии, Хозяин даже соглашается с тем, что калифорнийский салат был не слишком хорош, однако продолжает упорно защищать прелести живых устриц в покрытых известью раковинах. На Полумесячной улице он с трудом находит место для стоянки, а потом, уже без всяких потуг просветить бывшего учителя, курсирует с ним до раннего утра по громыхающим барам, они не слишком успешно заигрывают с девицами, хохочут, спотыкаются на влажном мартовском ледке, под конец отправляются на печально известный перекресток Екатерининской и бульвара Святого Себастьяна, причем Хозяин приговаривает о "самом уместном подарке, который я могу тебе сделать за шестьдесят долларов". В пятом часу утра господин с эспаньолкой доставляет Гостя в его подвал, и, презрев опасности вождения в пьяном виде, возвращается на Западный Склон.

В доме он неслышно заходит в спальню к Сюзанне и при свете месяца долго разглядывает ее лицо, неизменно хорошеющее во сне. Переведя дыхание, целует женщину в лоб, отправляется к себе, ставит будильник, и перед сном еще раз открывает свой чемоданчик - проверить, на месте ли пластиковая папочка с оттопыренным боком и с надписью "Всемирный животноводческий конгресс".

Тот из вас, кому доводилось покидать немилое отечество, не ведая о возвращении, тот, у кого попеременно шелестело в ушах то неутешное nevermore, то лживое if and when, обязательно поймет и восторг, и печаль удачливого двадцативосьмилетнего искателя приключений, припавшего лбом к иллюминатору самолета. К его удивлению, реактивное чудище взяло курс из Столицы не на запад, а на север, оставляя в стороне беззащитную чересполосицу европейских полей. Первый в жизни наглядный урок мировой географии, подумал путешественник, вспомнив школьную карту обоих полушарий на пожелтевшей марле, и кроткий голос беременной учительницы. Его спрашивали о берегах невиданной Скандинавии, исполосованных шхерами, о лопарях, которые настегивали мохнатых, тяжело дышащих северных оленей в скрипучих упряжках. Он молчал тогда, он не любил бесполезных знаний. Эти разлапистые прорези в суше, кажется, фьорды, да, фьорды, а эти морщины - горы. Но разве есть горы в Норвегии? И почему от этой простой мысли так сжимает сердце? Это бессонная ночь виновата, и алкоголь, и шумные проводы, и невесть зачем явившиеся родители, которые в сотый раз спрашивали, зачем единственный сын уезжает из Столицы (где многолетними усилиями ему почти удалось уже выхлопотать постоянный вид на жительство) (???) за океан, почему невестка не может остаться в Отечестве, почему она сама отбыла, не попрощавшись, и почему, наконец, прощаться с сыном собралось столько суетливых молодых людей и разнаряженных девиц. Напрасно Хозяин размахивал перед ними заграничным паспортом (у большинства апатридов паспорт, а с ним и право на возвращение, изымали), зря совал глянцевые номера "Аркадского Союзника". В конце концов их пришлось поручить заботам мягкосердечного Гостя, а сам Хозяин ушел на кухню прощаться с Елизаветой, тоже, в сущности, уже начинавшей собираться в дорогу. Он вздремнул в такси - и очнулся уже в аэропорту, где неприветливые таможенники деловито ощупывали складки его одежды и вынимали из ботинок слежавшиеся стельки. Пограничник шлепнул штамп в его паспорт, он оглянулся, пытаясь в отдаленной толпе увидеть лица друзей - а через несколько секунд уже изнемогал в льдистом небе от недоверчивого восторга, и, едва за Норвегией началась Атлантика, принялся выспрашивать у попутчиков-матросов, летевших до Гусева, - каково же оно там, в Аркадии? Моряки отмалчивались, не в силах уяснить, куда и зачем отбывает их таинственный собеседник. Расщедрившись, он купил у стюардессы на свои законные доллары полдюжины банок аркадского пива с голубым парусником. Двое моряков пили, похваливая, третий же припрятал банку в пропахшую хлорвинилом сумку на ремне, откуда извлек бутылку вполне отечественной водки. Кто спорит, вряд ли простодушные рыбаки знали хоть что-то толковое о неведомой стране, но Хозяина не пошлая информация интересовала, нет, ему важней было - вы угадали, живое чувство соотечественника. Доверять рассказам жены о грядущем счастье в Аркадии не приходилось: соглашаясь, что в Аркадии все есть, она слишком часто замолкала, слишком глубоко вздыхала, говоря, что многого объяснить не может, слишком упрямо твердила, как Хозяину будет недоставать Столицы (мысль, по его разумению, совершенно абсурдная), и вообще, рисовала картину, огорчительно и бесповоротно не совпадавшую с его, Хозяина, мечтаниями в чем-то неуловимом, но существенном.