Александр Синдаловский - Дом на углу

Жители окрестных домов — в их числе семья Джонсов — занимают наблюдательные позиции у окон. Они стараются быть незаметными, но прозрачные тюлевые занавески ощутимо колышутся от их взволнованного дыхания. Пастор Уайт-младший наклеивает на церковную доску объявлений афишу о новой проповеди, посвященной вреде интоксикации. По неведомой причине листок афиши отказывается быть распятым. Руки не слушаются пастора. То из них вываливаются кнопки, то срывается сам листок и плавно покачивающимися осенними движениями падает под ноги. Уайт младший, не торопясь, наклоняется за листком и теряет кнопку. Наверное, кнопка куда-то закатилась. Ох, уж эта потрескавшаяся лестница, исправно подставлявшая правые и левые щеки своих ступеней под ноги прихожан! Лестница давно нуждается в ремонте. А пока пастор ищет кнопку и, будучи человеком немолодым, вскоре начинает испытывать потребность в отдыхе и садится на стул, который оказывается случайно развернутым к новому дому. Конечно, пастор предпочел бы сидеть с другой стороны, с видом на центр города, а не на муравьиную суету переезда. Но, с другой стороны, человек религиозный должен уметь смиряться с обстоятельствами. Досадные мелочи — тоже испытания, из которых складывается тернистый путь самоотречения и аскезы. Пастор снисходительно наблюдает за вносом мебели и размышляет о преходящем и вечном.

А переезд проходит необычно. Ибо разгружающих больше, чем вещей. Как будто перевозят не вещи, а людей. Некоторые идут с мелкими пакетами в руках. Другие накидываются вчетвером на предмет, с которым без труда могли бы справиться двое, отчего у предмета делается жалкий вид. Хватает и руководителей, дающих, в силу своей избыточности, противоречивые ЦУ. В общем, не разгрузка мебели, а какая-то символическая демонстрация против установленного порядка вещей. Да, и грузчики какие-то нетипичные. В основном, молодые и, судя по телосложению, не зарабатывающие на жизнь физическим трудом. А работают они — из рук вон. Перетащат по стулу и тут же закуривают. А кто и прикладывается к фляге. И самое странное: все как один — белые.

Миссис Джонс вопросительно смотрит на мистера Джонса. Мистер Джонс невозмутимо пожимает плечами: он видел в жизни и не такое.

Жоржета ходит взад-вперед по Коринфской авеню. Потом сворачивает на Тополиную улицу и снова возвращается на Коринфскую. У Жоржеты настолько сосредоточенный вид, что потенциальные клиенты не решаются ее окликнуть. Проходя по Коринфской, Жоржета сталкивается нос к носу с миссис Хендрикс. Но внимание обеих нацелено на дом, у крыльца которого продолжается столпотворение. Факт встречи остается незамеченным.

Пастор снова принимается за афишу. И снова у него валятся из рук кнопки, которые так трудно искать в потрескавшихся камнях ступеней. И снова пастор садится передохнуть на стул, который он забыл повернуть в сторону центра города, где силуэты далеких небоскребов наводят на мысли о возвышенном.

Тем временем, в новый дом начинают заносить фортепиано.

— Что они несут? — в голосе Миссис Джонс сладострастная дрожь ужаса.

Мистер Джонс пожимает плечами. С некоторых пор он взял на вооружение этот самый философский из жестов, означающий примерно следующее: да, положим, я знаю, что ничего не знаю; но ведь, с другой стороны, не очень-то и хотелось!

— А ведь это рояль! — еще не до конца верит своим глазам миссис Джонс. — Господи, где же я последний раз видела рояль? — теряется она в сумрачном лабиринте собственной памяти.

«Какой странный комод, — думает между тем Жоржета, неторопливо сворачивая с Коринфской на Тополиную. — Интересно, что они там будут хранить?»

Видно, с транспортировкой фортепиано возникли непредвиденные осложнения. Фортепиано накреняется Пизанской башней, но в последний момент умудряется восстановить динамический музыкальный баланс. Вместо мажорного аккорда слышна смачная неанглийская ругань, должно быть, свидетельствующая об облегчении.

— Иностранцы?.. — брови миссис Джонс пытаются вспорхнуть вверх от любопытства, но их тут же осаживает прищур недоверчивости.

Мистер Джонс склоняет голову набок и неопределенно пожимает плечами. Рецидивом полузабытого рефлекса к его нёбу подкатывает слюна.

Пастор Уайт встает со стула, чтобы возобновить процесс прикрепления афиши, но тут же чувствует слабость в ногах и вынужден сесть опять. Наблюдая за вносом фортепиано, пастор не слышит гортанной иноязычной брани, но вспоминает, как несколько лет назад заезжий органист играл в его церкви хоралы, чаруя неизбалованные музыкой уши прихожан витиеватыми контрапунктическими хитросплетениями. Пастор питает слабость к минорной органной музыке. Как, слушая ее, можно усомниться в существовании Всевышнего? От воспоминаний на глазах наворачиваются слезы. Где уж теперь найти уроненную кнопку.