Александр Цыганков - Perpetuum mobile

Водитель показался ему знакомым. Очень уж характерная внешность. Но где и когда он встречался с этим человеком, Тростников не мог вспомнить. Тот в свою очередь бегло взглянул на него из-под тёмных очков.

— Ты, вижу, не узнал меня, художник!

— Извините, может быть, мы снова познакомимся, а то неудобно как-то перед вами.

— Да ладно! Я человек маленький! Смотрю, стоит маэстро на дороге, ну как не подвезти!

И всё. На этом разговор закончился. Почти до самого города они молчали. Александр смотрел в окно, разумеется, что во все глаза. До чего красиво становилось вокруг! И вдруг обратил внимание, что в салоне, над лобовым стеклом, вместо автомобильного чёртика, неизменного талисмана всякого садящегося за руль, крутился маленький, размером с теннисный мячик, блестящий глобус. Тростников немедленно вспомнил обо всём и едва не закричал.

— Так это вы, Пётр Иванович! Что же вы сразу мне не сказали! Не ожидал на этой дороге встретить, да и не узнал... Очки у вас, как у агента 006!

— Да ничего, ничего! Я человек маленький!

— Ну! Вы тоже скажете! Маленький! По делам в наш город?

— На часок!

— На часок? Ха-ха-ха! Ну, тогда и ко мне в гости на минуточку.

— Да нет, Саша! Не смогу и на минуточку.

— А жаль! Посидели бы, поговорили. Сколько лет прошло!

И в самом деле, немало уже лет прошло. Более двадцати по календарю и целая эпоха в истории.

Когда в прокуренную мастерскую вбежал Ваня Третьяк, рабочий из столярного цеха, Александр сидел напротив только что развешанных на стене пейзажей и разжигал себя неукротимым вдохновением, а именно: дождаться пятницы и вечером уехать либо в деревню, либо на комбинатовскую турбазу, где ещё нет ни души, но есть знакомая управляющая загородным хозяйством. И вторая половина апреля на берегу Томи, где уже светло и красиво без оговорок. Неповторимая лазурь в небесах. Прозрачный лес, речка, подснежники... И всё очень просто, потому что весна! Этюдник с красками был уже собран и, как тревожный чемоданчик у военного, ждал своего часа. Осталось только вырваться на волю и пойти-побежать знакомыми или незнакомыми, ещё неведомыми тропами, чтобы, как говорится, отвести душу. Смотреть и видеть! Дышать и творить! И кричать нечаянно на весь лес: «Эй! Белка!!!» А потом, когда она повернётся на ветке, зарычать серым волком, чтобы окрестные кусты затрепетали! Чтобы замелькали заячьи уши по перелеску!

Художник смотрел на свои прошлогодние этюды и всё более разжигался. В самый пик мечтательного творческого горения и вбежал в мастерскую Ванька Третьяк.

— Саня! Привет! Тебя Фулиган вызывает на профком!

— Зачем на профком? Я не комитетчик.

— Да я знаю, что ты не партейный! Там они насчёт первого мая суетятся.

— У меня к празднику и так всё уже готово. Что им ещё? Помочь шарики надувать?

— Да нет! Фулиган решил машину нарядить! Чтобы на демонстрации с трибуны увидели. Он же провинился перед начальством! Да и любит себя показать. Но это нам выгодно, Саня! Ты не отказывайся! Плата отдельная, по договору! Наш кабан утром на планёрке говорил.

— Вот со своим начальником и наряжайте! За отдельную плату!

— У этого кабана мозгов не хватит! А мы рисовать не умеем! Ты чё, Саня! Это же калым!

— Да понял-понял, что калым! Тростников понял, что до праздничных дней и в

самый праздник ему из города не вырваться. Судя по грандиозному замыслу начальства, о каковом поведал Третьяк, работать придётся даже в выходные дни. Времени оставалось мало.

У директора уже были все, кому и следовало быть. Председатель профкома, Василий Иванович Шульженко, не то ещё с глубокого похмелья, не то уже поддатый. Главный бухгалтер производства Елена Олеговна Настоящая, блондинка со смуглой кожей. Секретарь парткома А. Я. Всесвятский и два общественника. За большим столом, на удивление чистом, без каких-либо документов и прочих деталей, сидел сам директор, Пётр Иванович Соколов, прозванный подчинёнными нижнего звена Фулиганом. Уж очень необычной для начальника была его внешность. Быстрая походка, вразлёт. Характерная сутуловатость и бычья посадка головы. Цепкий взгляд прищуренных глаз и типичная улыбочка. Речь его была такой же бойкой и решительной. Рабочие после встречи с ним не могли удержаться от комментария: «Это не директор, а хулиган какой-то кемеровский!» Тем не менее, Петра Ивановича не презирали, как Всесвятского, и не боялись, как Шульженко.

На всяком совещании подобного рода Пётр Иванович вёл беседу исключительно с Еленой Олеговной. Остальные молчали, как свидетели в зале Народного Суда, пока их ни о чём не спрашивают. И в этот раз художник вошёл в тот момент, когда Соколов и Елена Олеговна говорили о чём-то своём, не обращая никакого внимания на присутствующих.