- Документы.
Владимир медленными движениями, чтобы сдержать предательскую дрожь почему-то одолевающего страха, выложил на край стола воинскую книжку, аттестат, медицинское заключение о контузии и выкопировку из приказа об увольнении из действующей армии по состоянию здоровья. Чуть было не выложил и деньги, но вовремя опомнился. Подполковник брезгливо взял документы, внимательно и долго изучал краткие записи, отложил в сторону и уставился своими немигающими голыми глазами на Владимира. Выдержав, по его мнению, необходимую устрашающую, видно, неоднократно отрепетированную, паузу, заговорил, как бы рассуждая вслух, будто стараясь и сам понять и лейтенанта подтолкнуть к взаимопониманию.
- Руки, смотрю, есть, ноги – тоже, голова – на плечах, не изувечен. Что ж ты тогда симуляцию разводишь?
Как ни странно, но слова эти, в общем-то, ничего хорошего не предвещающие, успокоили Владимира. Из них следовало самое главное – его документы первую визуальную экспертизу и по форме, и по содержанию выдержали. Владимиру Васильеву дано право жить и обеспечить возвращение Вальтера Кремера в Германию. Но прежде надо избежать силков военкома, затеявшего какую-то игру, сценарий и правила которой знал только один из участников, предоставляя второму ограниченную импровизацию. Больше всего это смахивало на игру кошки с мышкой, причём последней разрешалось только одно: затаиться на открытом месте. Пока стоит помолчать и послушать, понять, до какой степени голодна кошка, а уж потом попытаться навязать свои правила, свою игру. Молчать и терпеливо выжидать Владимиру не привыкать - научен многочисленными проверками лояльности и служебной дисциплины в гестапо, когда каждое неосторожное выражение, даже слово, учитывалось и стоило порой не только должности и свободы, но и жизни. Терпеть он может, сиротская жизнь – сплошное терпение, и твёрдо усвоил: начальство должно выговориться, выложиться. Чем больше оно кипятится, тем скорее выдохнется, а главное – проговорится, чего хочет на самом деле, чего добивается. Нельзя провоцировать его активность лишними репликами, нежеланием слушать, показными обидами, протестующими движениями. Молчи, терпи и показывай всем видом, что оно право, что оно умное, а ты недотёпа – важен конечный расклад. Боров, кажется, из тех, кто любит поорать, покуражиться. Пусть, ещё лучше. На меньшее хватит. Пока он относительно спокоен, но чувствуется с каждой новой фразой, что недоволен пассивностью Владимира и начинает потихоньку заводиться.
- Ты знаешь, что мы объявили войну Японии?
- Нет.
- Вот! – удовлетворённо и почти восторженно заключил подполковник, как будто кошка, заигрывая, в первый раз легко тронула лапой безнадёжно затихшую мышь.
Владимир молчал. О чужой войне с далёкой Японией ему сказать нечего. Тогда кошка снова подняла лапу, наполовину выпуская когти.
- Когда все должны предельно мобилизоваться, встать единой грудью на защиту Родины и нанести последний сокрушительный удар по косоглазым прихвостням Гитлера, ты!!! – он почти выкрикнул местоимение, вопреки всем правилам грамматики, подчёркивая этим своё негативное отношение к его обладателю, - Ты!!! Ты увиливаешь, делаешь брешь в строю, загораживаясь своей сраной бумажкой о мнимой контузии.
Вероятные призы в игре стали более или менее ясны, но Владимир продолжал упорно молчать, не давая кошке повода опустить лапу.
- Надо ещё проверить, кто тебе её дал - и мы обязательно это сделаем – почему и за что комиссовали здорового мужика?
Чуть помедлив, подполковник, навалившись жирной грудью на стол, приблизил своё помертвевшее лицо к лицу Владимира, оттопыренные ушки вдруг сильно побелели и насторожённо прижались к розовому черепу, и их обладатель зловеще прошипел, брызгая ядовитой слюной:
- Не все ещё враги в стране уничтожены.
Видно было, что мысль ему приятна и дорога. Он даже затих на время, смакуя её. Потом вытер рукавом гимнастёрки скопившуюся в углу рта сизую слюну и продолжал, наращивая патетику и визг в конце каждой отрывистой фразы, будто добивал тех оставшихся врагов. Наступала кульминация игры.
- У тебя не голова контужена, а совесть! В штрафном быстро подлечат! Не то, что пиздюки в белых халатах и шапочках…
- И откуда вы такие берётесь? – сокрушённо, почти плача, заключил он уличающую симулянта проповедь.
Не дождавшись ответа, ярясь оттого, что жертва, не сопротивляясь, отмалчивается, не принимает игры, продолжил обличительный монолог ещё громче и драматичнее, любуясь собой со стороны.
Читать дальше