Татьяна Брукс - Душа

Надя держала бутылку водки специально для того, чтобы проверять и тренировать свою силу воли, и она являлась для неё символом, который, напоминая о прошлом, вопил о том, «как не надо делать».

— Ты знаешь, пожалуй, давай выпьем. Тяжело как-то…

— Я не буду. Я чаю выпью. А тебе налью…

Подъехав к холодильнику, достала колбасу, кабачковую икру и сырники, оставшиеся с ужина. Потом поставила на плиту чайник и нарезала хлеб.

— Есть ещё суп с макаронами, правда, он без мяса. Будешь? Я нагрею.

— Нагрей. Я не ел весь день, — Николай Гаврилович сидел, низко опустив голову, и тяжело вздыхал.

— Всё как-то неправильно… как-то кособоко всё…

— Да-а-а, жаль, что ничего уже нельзя повернуть назад. Вот водка, рюмка. Наливай.

Дед налил в рюмку водку и спросил:

— Ты точно не хочешь?

— Нет. Не хочу.

— Ну, тогда за упокой.

— За упокой, — девушка подняла чашку с чаем.

Налила в тарелку горячего супа. Сама же стала жевать сырник и прихлёбывать чай с молоком. «Как же теперь-то? — думала она. — Ведь теперь ничего не исправишь. Она же звала меня, а я не пришла. Бедная мама».

Надя так и продолжала называть своих бабушку и деда «мамой» и «папой», и чем больше она об этом думала, тем больше считала это правильным. Она не обижалась на них, не осуждала, просто, решая свои проблемы, не думала больше ни о чьих. Теперь Надя винила себя за черствость и невнимание. «Как же теперь жить с этим всем? Она, наверное, болела сильно, а я не приходила. Они меня вырастили. Кормили, одевали, а я…»

Похороны прошли традиционно. Прощание дома. Кладбище. Поминки. Людей было немного. Мария Ивановна не работала, дружбу с соседками не водила. Приехала её сестра Зинаида, которая смотрела на Надю зверем, и, разговаривая сквозь зубы, шипела, как змея. Правда, уезжая, прихватила все золотые украшения, шубку цигейковую и дорогие кулинарные книги сестры.

Богдан, узнав о Надином горе, тоже пришёл помочь, поддержать её и проводить Марию Ивановну в последний путь.

Он удивлялся внутренней силе девушки. Следовал за ней повсюду, предполагая, что она может сорваться в любой момент, но опасения его были напрасны. Надя не взяла в рот ни капли спиртного. Она даже не плакала. Только плотно сжатые губы и широко открытые карие с зеленцой глаза говорили о том, что девушка напряжена до предела.

Она, ловко управляя креслом, помогала как могла. Привозила из кухни посуду. Нарезала продукты. Ей было всё здесь знакомо. Ничего не изменилось с тех пор, как она ушла из этой квартиры. Вот только её комната… Теперь здесь обитал Николай Гаврилович.

На сердце было тяжело, но глаза так и остались сухими.

— Надя, может, ты вернёшься? Я переберусь в комнату матери, а ты сюда, в свою…

— Не, пап, я там пока останусь. Я там заниматься в зал езжу, работаю там. Да и никого не надо просить, чтобы помогали выезжать и заезжать на улицу. Богдан мне такую «взлётно-посадочную полосу» сделал, что можно заезжать с разбега. Я там самостоятельная, — измученная улыбка, — ты не обижайся, пожалуйста. Я к тебе в гости приезжать буду. Часто. А когда опять ходить начну, вот тогда и переберусь.

— Ладно… Я понимаю… Только ты это… приезжай, пожалуйста.

— И ты приезжай, ладно, пап? Вот как только захочется, так и приезжай.

Надина голова взрывалась от наплывших мыслей. Она вспомнила, что когда шагнула с подоконника, в пылу злости выкрикнула: «Пусть они все умрут». Имела ли она в виду и своих самых родных людей? Да, она тогда была зла и на них, обижена до глубины души, но совсем не хотела желать смерти им. Что же теперь делать? Как всё исправить? Господи, единственный родной человек на свете — её дед Николай Гаврилович. Он тоже уже старенький… Вот, мама умерла, а те… те живут и здравствуют. Это несправедливо! И Тамара. Она вообще, наверное, замуж вышла, ребёночка родила. Отец её, правда, если верить капитану Малёваному, еле выжил. Теперь больной и мучается… Но мне-то что от этого? Что мне от этого, если мама умерла, а я даже не пришла с ней попрощаться и извиниться. И теперь уже никогда не сможет меня простить… Права Наташа, это так и останется чёрным днём в моей жизни, который я уже никогда не смогу перекрасить в другой цвет. А так хотелось бы… И ещё хотелось бы изменить тот день, когда спрыгнула с окна, и ещё… и ещё… О господи, да я полжизни прожила не так, как хотелось бы! И кто в этом виноват? Вот дура!

Новый год Надя встречала с дедом. Ей было жаль его. Он так страдал от разлуки с женщиной, с которой провел сорок шесть лет своей жизни. Богдан был дома. Он приглашал Надю и Николая Гавриловича отпраздновать Новый год вместе с семьей Коваленко, но они отказались. Им было грустно и не хотелось портить людям весёлый сверкающий праздник. Николай Гаврилович купил продукты, шампанское. Надя приготовила оливье и запекла в духовке мясо. Ели, пили шампанское, смотрели «Голубой огонёк» по телевизору, говорили о пустяках. Сразу после полуночи позвонил Богдан.