Василий Добрынин - Генрика

Каллисфеном царь не интересовался. Философ был помещен, сродни зверю, в клетку. Под солнцем, без крыши над головой. Воды ему получалось также, вдосталь: дождливые тучи, блуждая по небу, не знают ограничений.

Гефестион не сдержался первым:

— Допускаешь ли ты, — спросил он, — что можешь помиловать Каллисфена?

— Я просто не думал об этом. А что говорит он сам, чем живет, о чем просит?

— Он просит только папирус в свитках, чтобы описывать славу твоих походов.

— Давай, пусть пишет.

Через полгода, царь вспомнил об этом:

— Много ли написал Каллисфен? — спросил он, — Если что-то еще человеку сказать?

— Написал он много. Ему еще есть что сказать, но он обовшивел и умирает…

— Ни слова не говорил о прощении?

— Нет. Он сказал, что прощения будет просить у бога, но никогда — у тирана.

— Что ж, «Смерть — это то же слово, и так же имеет значение!» — не забыл Александр свой философской мысли.

В гостях у царя были скифы. Он говорил с ними о походе на Индию. Это интересовало их тем, что великий завоеватель откроет им путь для набегов. Ведь он же не вечен, а набеги продолжатся и без него.

Александр тоже по-своему видел скифов, они ему были нужны, ведь он же поглядывал в сторону Индии. Он решил удивить их. В бассейне царя уступившего место под солнцем завоевателю Македонскому, готовилось зрелище. По правую руку от Александра, расположились скифы, вокруг была, в полном сборе, вся знать. Из глубины дворца доносился утробный рык.

Запряженные мулы, выкатили к середине арены повозку с клеткой. Вряд ли кто-нибудь сразу узнал в человеке, который поднялся и вышел из клетки, философа Каллисфена. Он был изможден, беспорядочной гривой венчалась его, некогда гордо посаженная голова. Нагота, показалось людям, совсем не смутила его. Он как бы ответил им: «Что же, располагаю тем, что есть, пусть уже ничего не осталось!». Ему кинули плащ. С достоинством он подобрал и надел его на себя.

— Поклонись базилевсу! — сказали ему.

Он поднял бессильную руку и отвернулся.

Рык повторился и прозвучал уже громоподобно. Слуги — персы, готовились выпустить льва и злили его раскаленным железом. Запахло паленой шерстью.

В руке Каллисфен держал свитки. Он очень хотел их сберечь, но им на земле этой, кажется, не было места. На арену вылетел раздраженный лев. Растерялся в начале, громадный зверь. Он не знал неволи: был пойман недавно, и специально, по распоряжению Македонского.

Лев пробежал вдоль бассейна, остановился и присмотрелся к миру. Каллисфен обратился к солнцу, которое уже уходило с неба.

— К тебе, лучезарный Феб, создающий свет правды, к тебе, величайший из просветителей, я, свободный искатель истины и мудрости, обращаюсь с последним словом! Я ухожу из этого мира, где призывал людей выше всего любить свободу, правду и точную истину. Что мог мне сделать тиран, требующий поклонения, равносильного поклонению солнцу? Я рад, что способен послать свой последний привет, тебе, солнце; что даже плененный и помещенный в клетку, я сохранял гордость свободного ученого, мыслителя и поэта.

Мои мысли, моя бессмертная душа, сохранятся в моих записках, переживут меня, и переживут очень многих царей!

Пришел день, который свернет в моей жизни последний исписанный свиток. Но дух мой сильней и бессмертней тела и он улетит далеко за пределы небесных светил, и будет недосягаем воле великих и мелких тиранов. Моя слава переживет меня, пусть лишен я отечества, дома, друзей. Отнято все, что может быть отнято, но мои дарования со мной. Тут кончается власть, которая может быть в этом мире.

Александр рассерженно глянул на распорядителя зрелища. Тот крикнул что-то рабам и во льва полетело копье. В ярости, раненый в ногу, лев сделал первый прыжок. Второй прыжок сбил Каллисфена. Лев раздавил страшной пастью светлую голову человека. Он рвал в куски грудь и лицо, и, рыча, жевал мясо.

Восторгом горело лицо Роксаны. Колыхаясь в такт телу, блистали радужные волны ее драгоценностей и украшений. «Мир, — подумал о ней и себе, Македонский, — покоряют герои, а достанется он таким, как она: ничего в этом мире не значащим, не представляющим ничего».

— Гефестион, — сказал он, — рукопись сохранить! Пусть знают, что Александр велел сберечь труд Каллисфена потомкам. Внимательно перечитать и размножить! Он осуждал меня?

— Нет, он восхвалял тебя!

— Позаботься, — еще раз сказал Александр, — Каллисфен заслужил бессмертия.