Василий Добрынин - Генрика

— Ты сказал… — рыдания били Аленку под дых, — Что я, — пряча их, говорила она, — что я же… любимая, Леш… А зачем, без тебя, это все?

Умел бы, сейчас — он, наверное, — плакал и сам. Он ее понимал.

— Алеша, — почувствовал он, как она отжала его руки, — любимых бросают? Скажи мне, бросают? Алеша? А ты?

— Нет!

— Ну, Аленка, так что, ты готова? Свидание делаем, да? — встретил Аленку в Управе Палыч. Спохватился и уточнил: — Ну, конечно, не здесь. А я все приготовил…

В Управе ему говорить было легче. Он ждал ее. Две недели, по-честному выждал. Она не пришла. Пришлось посылать Никиту. Аленка пришла.

«Заразка!» — расстроился Палыч, на миг ощутив, вдалеке, по краешку темного леса мелькнувший испуг. Тот, уже позабытый: «Потух, как петух!» «Еще не хватало!» Но взял себя в руки: проверено — нет! Мария — в тот самый день, и еще… С женой, в конце концов, спит. И Аленку — тогда еще смог бы… Чего побоялся, дурак?

«Дурак!» — повторил он, чувствуя мягкость, податливость юного тела под платьем Аленки. Тепло ее гладенькой кожи с запахом солнца. Вспомнил, что все-таки, плюнуть хотела в него Алевтина. Рыкнул: бывает, что выстрелить нечем — плюет человек, а потом — покойник. Аленка: дурак бы не понял — сможет плюнуть — не боится.

Размазал бы Палыч за это любую из баб. Пусть той повезло, а Семенычу — нет.

— Послушай, Алена, чего ты? Никто не узнает. Клянусь! Ну, давай… Ну, Алена, давай, ты ведь мне обещала. Ты помнишь?

— Я помню.

— Так, ну?

— Не могу.

— А чего обещала?

— Сейчас не могу…

— М-мм… — промычал Осип Палыч, — По-женски? — прикинув, орел он сейчас, или нет. Еще раз промычал, и спросил: — Ну, а вообще-то как же? Когда?

— Я же помню… — тихо, по-детски вздохнула Аленка.

— Гм-м, — Осип Палыч сердился, — послушай, я ждать научился. Я выжду!

Он сел перед нею на стол и, беря за плечо, придавил ее голосом сверху, в упор: — Ну, когда?

Аленка глядела в нависший над нею живот и молчала.

— А, может, убить тебя, а?

— Убивайте!

— Ох-ох! — рассмеялся Палыч, подумав: «А толку?»

— Решила? Могу и убить!

Аленка, помедлив, кивнула.

— Убить я успею. Сама прибежишь!

И, в прищуре, зло, посмотрел ей в глаза.

— Уведи ее, Пашка! — вскричал он.

— Куда? — появился Пашка.

— Домой!

При этом какой-то, видно, подал ему знак.

— Давай, — сказал Пашка Аленке, — вперед!

А когда она вышла, Пашка за волосы, грубо и больно приткнул ее голову к поясу и потянул, не давая вздохнуть. Чтобы тут же не рухнуть, она побежала, согнувшись, за ним. Он шел, скорым шагом, смеялся, тащил, как овечку, ее за собой.

Он все понимал, и смеялся над ней.

Дождаться Алену, Алеша хотел на ногах. Подумав, заправил постель. Прошелся, с досадой заметив. «Проползся!». Нога теперь сантиметров на пять, короче. Крупными клочьями вырваны мышцы. А в теле, худом, как в преклонном возрасте, не было сил: Тонкие руки и ноги, казались тяжелыми. Двигать ими нужны были силы, которых нет. И завтра еще не будет. Потом, может быть…

Присел, прислонился к подушкам, вспоминая о том, какой сильный соблазн покончить с собой пережил в сорок первом, в июле. Сладким соблазн казался, как избавление. Да капитан не позволил: развернул на запад и заставил смотреть на врага и держать оборону. Оборону держали, нога зажила, и соблазн ушел.

Сладость соблазна сменилась железным выводом: смерть только в бою! Смерть неизбежна. Но смерть не напрасная — счастье. Простое, доступное счастье, в военное время. Только сейчас отвернулось оно от Алеши: немощный и безоружный солдат не по нраву военному счастью.

«Рискую тобой Аленка, Аленка!» — жалел он.

Ангелы, боги Олимпа, и бог православный, все только за то, чтобы влюбленные были вместе. Да совершенно обратного жаждет война.

Но Алеша заправил постель. Он уже «на ходу». Так будет рада Аленка!..

Дверь, мощным ударом сбитая, рухнула на пол.

— Стоять! Руки вверх! — русский мат, вперемешку, и люди, ворвались в дом.

— К стене! Руки в стену, не двигайся, падла!

Проворные руки его обыскали. Вот так — не ошибся — отвернулось военное счастье… Судьба была подлой — не меньше, чем люди!

Кто-то сел, за спиной, на кровать. Потянулся табачный дымок.

— Да не может быть! — усмехнулись там.

— Точно! Все обыскали: два кухонных ножика и молоток.

— Еще вилки… — смешок прокатился с кухни.

— Чего ж ты хоть револьверишко не положил под подушку? Лояльный режиму?

Насмешливый встал, сбросил на пол постель, раскидал, перещупал руками.