Серж Жонкур - Опасная связь

После объявления банкротства предприятие избавят от всяких долгов, что будет ударом для поставщиков и прочих кредиторов, но, по крайней мере, для покупателей лома фирма будет как новенькая, да еще и с Авророй Десаж в придачу. И вот когда она окажется в их полном распоряжении, пускай делают с ней, что захотят, выпускают платья, сумки, духи. В обмен они обязуются вложить деньги и сохранить работников, и какая разница, если все это не слишком чисто, в глазах коммерческого суда главное – спасти рабочие места. Фабиан вновь получит компанию при поддержке одного из стервятников, не умершего, а его брата и всей его команды управленцев, поскольку уж им-то известно, что никогда не следует охотиться в одиночку, но всегда стаей. Что в делах никогда не следует от нее отбиваться и выходить на охоту, не обеспечив себе поддержку, если только не хочешь, чтобы тебя сожрали.

На третий день он проснулся оттого, что кто-то распахнул шторы, и ему сразу же стало стыдно, что его снова застали лежащим в постели. Он хотел было привстать, но был остановлен болью. Аврора стояла здесь, перед окном, только что залив комнату светом. Из кухни пахло кофе, было совсем светло, двор был залит солнцем, и это погожее декабрьское утро наполняло комнату какой-то весенней яркостью.

– Хорошо спал? А ты знаешь, что сегодня Рождество?

Людовик не привык разглагольствовать по утрам, особенно сразу по пробуждении, поэтому обошелся натянутой улыбкой, моргал глазами и сердился на Аврору за то, что так широко открыла шторы и впустила столько света, однако было уже десять часов, он с превеликим трудом рассмотрел циферблат своих часов, а она забавлялась, видя его до такой степени ошалевшим, и сама казалась на удивление веселой.

– Знаешь, я не смогу заскочить к тебе днем, так что всего лишь хочу убедиться, что у тебя все есть. На сегодняшний вечер я тебе принесла маленький рождественский ужин в наборе и поставила в холодильник, ты сможешь встать и добраться до кухни?

Когда кто-либо неважно себя чувствует, ему очень быстро становится невмоготу слышать, как другие поминутно спрашивают его: «Тебе нужно что-нибудь? Что тебе доставит удовольствие?» Лучше всего, когда они сами угадывают и приносят, что надо. Эта женщина поражала его, он не понимал, какое место она заняла в его сердце, и не очень хорошо представлял себе, чего ему ждать от нее и чего она ждет от него.

– Айрис и Ной тебя обнимают!

– Погоди, я не понимаю, ты у себя дома сказала, что ходишь видеться со мной?

– Да. Мы же друзья, разве нет?

– Да.

– И к тому же завтра мы уезжаем. Меня здесь не будет неделю. Так ты дойдешь до кухни?

Этого он не предвидел и вдруг почувствовал себя потерянным, покинутым на целую неделю. Эта неделя заранее ужасала его, он ее не предвидел, не думал об этом. На целую неделю оказаться запертым здесь, мучаясь от боли, не имея возможности ни выйти, ни встать, совершенно невозможная неделя. Он заранее не хотел этой недели между Рождеством и Новым годом, целую неделю размышлять, прикидывать так и сяк, пережевывать, снова и снова перебирать в уме… Сегодня вечером – Рождество, и, однако, ни сестра, ни его отец не позвонили, хотя бы ради того, чтобы узнать, приедет ли он, они даже не пытались выяснить, будет ли он с ними на праздники, быть может, их устроило бы, если бы он не приезжал. Зять, наверное, будет рад избавиться от него, да и отец, наверное, тоже, будет по крайней мере спокоен, что не придется выяснять отношения. Все, чего хочет отец, это чтобы на ферме все продолжалось, а с сыном или с кем-то другим – не важно, на все остальное ему плевать. А что касается матери, то она, наверное, даже не знает, что сегодня Рождество. До него вдруг дошло, что он им там не нужен, что его семья больше в нем не нуждается, их устраивает, чтобы он не приезжал, чтобы ничего снова не разворошил…

– А насчет мази, справишься без меня?

– Справлюсь.

Аврора не настаивала, она сделала вид, будто верит его решительному виду. Чтобы она смогла намазать его мазью, ему пришлось повернуться на бок насколько возможно, хотя любое движение причиняло ему боль. И она стала нежно гладить эту поверженную силу, эту гору пронизанных болью мышц. Людовик закрыл глаза, ничего не сказав. Сначала лекарства, потом еще последнее сообщение – из-за всего этого он болтался в каком-то ватном полузабытьи.

Прежде чем уйти, она хотела поговорить с ним, собиралась ему сказать, что несчастный случай с Кобзамом ее спас, иначе в этот самый момент ей пришлось бы противостоять им обоим, и Фабиану, и Кобзаму. Пришлось бы драться всеми доступными средствами, чтобы спасти свою фирму и вырваться из их когтей, наверняка это вымотало бы ее, обескуражило, со временем она, быть может, и победила бы их, но ради какого результата? Чтобы все снова делать как раньше, снова тащить эту фирму на своем горбу, став еще более одинокой, чем когда бы то ни было, измученной неделями судебной волокиты, не говоря о том, что пришлось бы все начинать сначала, снова завоевывать доверие своих работников, снова мобилизовать их… Она ни за что не выдержала бы всего этого. Тогда она четко все ему высказала, сказала, что ее ремесло перестало быть тем, чем она хотела бы заниматься, так что это настоящая удача – все пересмотреть, снова начать с нуля, сегодня молодые модельеры, которые все только начинают, делают это в одиночку или вдвоем, как сами себе предприниматели, как ремесленники. Для нее это было бы идеально – производить маленькими партиями с хорошими посредниками, но она больше никогда не будет заниматься производством в крупных масштабах, ей омерзительна такая жизнь, она даже не сознавала, что тонула в такой жизни. И вдруг почувствовала себя новой, легкой, у нее появилось ощущение, что это ее новый дебют…