Маша Трауб - Моя бабушка – Лермонтов

— Поехали, — велела бабушка Алику, который что-то говорил про смысл жизни, — поснимаешь. Больше некому.

— Как я буду снимать? — Алик показал свою изувеченную руку, рассчитывая на понимание и сочувствие.

— Ты же можешь на кнопочку нажать другой рукой, — отрезала бабушка.

Алик, на которого никто из жителей соседнего села не обращал внимания, поскольку он никого не выстраивал в ряд, не требовал сделать умные и достойные лица, а пытался разобраться с фотоаппаратом, крутил диск настройки левой рукой, жал на кнопочку, ругался сам с собой, — в результате сделал замечательный репортаж. Он вообще не понял, что произошло. Бабушка отвела его в проявочную комнату, показала лампы, реактивы и тут же оформила фотографом на полставки. Алик, может, и хотел бы еще поговорить о смысле жизни, но увлекся фотографией. Он попросил у бабушки учебную литературу, и она выдала ему пособия, несколько альбомов и обещала выписать из Москвы все, что потребуется. Алик поселился в проявочной и обрел новую жизнь. В кратчайшие сроки он не только изучил основы профессии, но и захотел стать профессионалом. Он с детским сумасшедшим восторгом рассматривал фотоальбомы, которые подкладывала ему бабушка. Алик снимал, проявлял, снова снимал и снова проявлял. Он тренировался на гусе Русике, на моей маме, на водителе Эльбрусе и на всех тех, кто попадался под руку и не хотел обижать фотографа отказом. Ему вообще редко кто отказывал, поскольку люди сочувствовали его горю и прекрасно помнили, какое мясо получается при готовке, если барана или бычка зарезал именно Алик.

Фотографий сельчан — обычных, портретных, за едой, во время отдыха — у бывшего мясника накопилось огромное количество. Бабушка только успевала заказывать реактивы и бумагу. В селе к новому увлечению Алика быстро привыкли и вообще перестали реагировать — женщины продолжали стирать и развешивать белье, дети бегали и играли, даже козы с коровами не отрывались от обеда. У Алика обнаружилось удивительное свойство — он умел расслабить «героев» съемки. Обсуждал погоду, спрашивал про здоровье детей и старших родственников и в это время успевал снимать. Он делал комплименты, внимательно слушал и щелкал затвором камеры. Бабушка считала его гениальным фотографом. Алик снимал одной рукой так, что, казалось, у него есть пять рук и десять глаз. Он так видел кадр, что главный редактор ахала от восторга. У бабушки заходилось сердце — на фотографиях была сама жизнь, без прикрас. Но оказалось, что у Алика есть еще один талант — светлый глаз. Его работы заставляли улыбнуться, рассмеяться, и от них не веяло тяжестью и безнадежностью. Он умел видеть счастье, красоту, юмор. Односельчане, которым Алик иногда просто так приносил и дарил фотографии — не выбрасывать же, сначала не понимали, что такого красивого в том, как Мадина вешает белье, а ее маленький сын Эдик тащит кота за хвост. На стенку такие фото не повесишь. Но именно эти фотографии рассматривала по вечерам сама Мадина и улыбалась.

Конечно, не обошлось без скандала. Когда Алика стали звать снимать свадьбы и похороны, фотографировать новорожденных младенцев, счастливую молодую мать, старшего брата с младшей сестрой, старшую сестру с младшим братом, сразу пятерых детей, дядя Бети обиделся страшно и неделю не разговаривал с бабушкой и Аликом. У него появился конкурент, который отбирает заказы. И сколько бабушка ни демонстрировала разницу между работами дяди Бети и фотографиями Алика, маститый фотограф считал себя преданным. Но скандал, который должен был разгореться, заглох в самом начале. Алик вернулся к своей основной специальности — резать кур, баранов и быков во дворе «Кафэ-Рэсторана» тети Альбины. Возвращался сначала тяжело, мучительно, но оказалось, что одной рукой он орудует ножом намного лучше, чем многие мясники — двумя. Альбина чуть ли не на коленях умоляла его вернуться, уволив троих претендентов на вакантную должность.

Снимал же Алик, когда хотел и что хотел. Поскольку на свадьбы, юбилеи его все равно звали — зарезать и обработать туши, то быстро нашлось компромиссное решение. Пока Алик занимался мясом, дядя Бети снимал «парадные» портреты. Когда Алик освобождался, он брал камеру и снимал все, что хотел, а потом дарил фотографии семье. Он снимал детей, которые ловят конфеты, невесту, которая вдруг позволила себе улыбнуться и состроить смешную рожицу младшей сестре. Тещу, которая плачет от счастья. Свекровь, которая ест как не в себя. Все хохотали и ждали этих фото. Повторю — они были добрыми. Даже если он снимал уснувшего на стуле с раскрытым ртом тамаду или младшую сестру невесты, которая с завистью смотрит на старшую. В них не было злости, только добро и юмор. Конечно, все стали звать Алика на мероприятия. Если и не предполагалось резать барана или бычка, то все равно решали резать — чтобы пришел Алик. Дядя Бети брал деньги за парадные портреты. Алик брал деньги за работу мясника, а фотографии шли в подарок. Но ему платили за «мясо» столько, что Алик мог купить и нужную бумагу, и особые приспособления для съемки. Алик вдруг стал очень обеспеченным человеком.