Руслан Белянцев - Дети проходных дворов

Мы и не заявились. Его отыграли за нас пацаны с параллели, трезвыми и в ничью. Что автоматически нашу школу от дальнейшего участия в чемпионате отстранило.

— Предлагаю двинуть ко мне, добить эту несчастную банку! — говорит после игры Макс.

— Ой, ё! Ладно.

И мы едем к Максу, его частный двор сегодня сильно пострадает от содержимого наших неокрепших желудков.

— Завтра все идем в театр. Я вам билеты взяла. — радостно сообщает Константиновна.

— У-у… — как-то неопределенно реагируем мы.

— Саня, ты когда-то в театре был? — тихо спрашиваю я.

— Неа.

— И я не был. Может сходим?

— Ясень, что сходим, чего еще делать-то? — весело соглашается Санёк.

На улице оттепель. Заканчивается февраль. Снег почти весь сошел. Грязно, сыро и тепло. Тепло так, как это бывает в конце зимы, когда уже адаптируешься к холоду, и плюс три воспринимается как приход лета.

Черным вечером мы подтягиваемся почти всем классом к зданию нашего местного городского театра. Помимо нас, одинадцатиклассников, пришла еще небольшая группа учеников из девятых.

Я поднимаюсь по лестнице. Театр находится на втором этаже одного из наших ДК. На афише возле массивных дверей с тяжелыми бархатными портьерами написано название пьесы: "Чапаев".

— Это нам, что решили про гражданскую войну какую-то муть впарить? — удивляюсь я.

— Та, какая разница, хули нам! — веселится Саня.

— Ладно, Чапаев, так Чапаев.

У дверей две женщины в длинных юбках и классических белых блузах, поверх которых накинуты на спину и плечи пуховые платки. В здании почти не работает отопление, в батареях еле теплится жизнь. Женщины призывают нас к тишине. Этот провинциальный театр все равно по духу действительно похож на храм искусства. И мы притихаем. Девятые классы спускаются на улицу, чтобы там еще раз перекурить и покуражиться. Их по-видимому загнали сюда принудительно, угрожая двойками. И теперь их учительница уже сама об этом жалеет. Большинство из них уйдет после девятого и им вообще плевать на этот культпоход, лишь бы не испортили и без того неблестящие табеля.

По лестнице поднимается Кира и Анка. Мы киваем им головами, но не подходим. Мы с Кирой последнее время почти перестали общаться по совершенно непонятной для меня причине. Лишь изредка, будто заключая перемирие, мы созваниваемся, ища для этого весомый предлог.

"Нафиг, не бегай за ней, захочет — сама подойдет!" — грызет меня моя гордыня. Но глаза то и дело отыскивают лицо Киры. В какой-то момент мы пересекаемся взглядами, и нам становится обоим неудобно от этого. Как будто мы застали друг друга голыми врасплох. Откуда это у нас? Что с нами произошло? Почему мы так уперты в своей закрытости и не в состоянии сделать отношения проще?

Звенит звонок. Женщины приглашают нас пройти в зал, открывая перед нами двери.

Мы рассаживемся. Я рядом с Саней, Серёгой и Максом в пятом ряду. На галёрке шумно засели девятые. Наше многочисленное стадо девчонок, бухается под сцену на первый ряд. Константиновна никуда не садится, а наблюдает за нами, чтобы мы здесь не подвели ее.

— Вы, мальчики, сегодня как себя чувствуете? Что-то я запаха не слышу от вас! — шутливо намекает она на нашу любовь к атрибутике выпивона. — Молодцы! Хоть сегодня… — она уходит к первому ряду.

Помимо школьников в театре десяток обычных зрителей. Пожилая пара садится недалеко от нас.

Кира с Анкой занимают места возле выхода. Скорее всего для того, чтобы можно было незаметно улизнуть, если "Чапаев" будет скучным.

Но он пьеса оказывается совсем не о гражданской войне. Это очерк о семейной жизни пары средних лет. Это оказывается очень похоже на то, что я вижу в окнах напротив. Только вместе с картинкой присутствует звук. Как и положено каждой пьесе здесь присутствует и добро, и зло, и любовь, и измена. Пьеса занимает меня. Я даже забываю, что я в театре. Что где-то в темноте зала сидит Кира. И только глупый развязный смех девятиклассницы Тани, местной секс-знаменитости, напоминает мне о том, где я и рядом с кем. Под конец пьесы девятиклассники настолько устали от прекрасного, что стали разговаривать во весь голос, не обращая внимания на шиканье их учительницы и театральных женщин у дверей. Таня заливается смехом, как базарная баба, которую щиплет за титьки заезжий купец. Впрочем, примерно так оно и есть. Ее окружает несколько одноклассников и каждый из них, к ее удовольствию, трогает ее за что хочет. Мы тоже трогали когда-то Таню. Она была всегда рада. Но сегодня ее голос раздражает. Раздражает то такой степени, что я готов прирезать ее после спектакля и выбросить с моста в холодную реку. Почему-то мне стыдно за нее перед актерами. Хотя, те увлечены игрой и не подают вида, будто, что-то не так.