Виктор Попов - Чел. Роман

Заключительный урок – физкультура: легкая пробежка по ближайшему от школы бульвару. Чел, как и большинство в классе, в спецгруппе.

– Они-то все чего? – удивляется он на первом году обучения. Удивляется до прошлой осени, когда вдруг понимает, что кругом него «дрищи и слепые». Выражение дремучего дальше некуда старичка с лыжными палками. Дед обгоняет класс дважды к третьему километровому кругу, открыв Челу глаза на очевидное: вся их консерваторская десятилетка – одна большая спецгруппа.

Отец забирает Чела из школы и везет в храм. Сегодня он – вместо консерваторской репетиции. Праздник. Какая-никакая публика. Глоток свежего воздуха после набившего оскомину класса. День тишины завтра. Сегодня можно говорить с отцом. Но все вопросы придут как назло уже перед концертом. По пути отец рассказывает о «Метрополитен-опере», об огромном зале, который иных съедает, иных возносит до небес, подхватывая их голос, так что уже и не ясно, поет ли это человек или само пространство.

На обратном пути Чел проверяет свою страницу, ловя себя на мысли, что делает это в надежде обнаружить неожиданный ответ. Его нет. «И быть не может», – с горечью думает Чел. Тут же выученно отмахиваясь от негатива. Он непозволителен вообще, а накануне и в день концерта тем паче. Поют – когда счастливы. Старая истина. Без исключений. Правда, одно в его биографии есть. И какое. Тот концерт в детском доме, после которого отец лично приезжает за ним. Старшеклассники бьют Чела накануне. Воспитатель – в день концерта. Он отказывается петь, но выходит на сцену – работает пощечина директора, обрамленная увесистой группой непечатных слов. В той «Ave Maria» копать можно до самого дна, нет ни капли счастья. Если только не считать счастьем инстинкт самосохранения. В тот вечер Чел рыдает нотами. Едва не плачет и сейчас, вспоминая, но сдерживается. Находит внутри заученную улыбку-цветок – и она привычно озаряет его лицо. Ну, что ж, ей там самое место…

Дома отца с сыном встречает бабушкин шоколад. Она всюду ходит с коробкой под мышкой, разнося аромат бессмертной любви по всем закоулкам необъятной квартиры. Это наигранное недоверие домашним, которые ни разу за все время не покушались на коробку и ее содержимое, умиляет маму. Отца смешит. Сестер возмущает:

– Подозревать домашних? Как можно? Бабуля, милая, окститесь!

Чел, со своим детдомовским прошлым, подходит к вопросу более практично. На ум ему приходит поговорка про большую семью. Вслух он ее, разумеется, не произносит. Но бабушку понимает больше остальных. Он бы, наверное, тоже не выпускал такую драгоценность из рук.

За ужином сестры измываются над Челом. Они знают, что он не сможет им ответить. День тишины стартует с вечера. Впрочем, шутки их милые и не злые. Касаются его одноклассниц. С ними сестры в тайном заговоре, о котором все и давно известно. Соревнование «соблазни гения первым» давно приобретает общешкольный характер. С началом репетиций Чела в консерватории оно перебирается и туда, делая шансы одноклассниц совсем уж призрачными. Младшекурсные певички, зачастую не ведая об условиях школьного конкурса, все чаще поглядывают на проходящего мимо мальчика. Ну и что такого, что пальцев не хватает? Но какие глаза, личико и волосы. Какова стать. Спина прямо-таки королевская. От голоса и вовсе мурашки. Не может же быть только голос? Но если даже и так. Быть первой. Чем не вызов? Чем не задача? И пара попыток, слух о которых легендами разнесся по десятилетке, уже имеют место. Но темный коридор, декольте и приглушенный микст имеют обратное влияние. Он шарахается от соблазнительниц в первые попавшиеся репетиционные комнаты. Так что трон царицы, по официальным данным, до сих пор остается пуст.

Флейта вздыхает и разводит руками. Скрипка насвистывает что-то опереточное. Мама и папа тему вслух не поддерживают, хотя она уже давно предмет их обсуждения с глазу на глаз.

Мальчик вырос. Живет музыкой. Что, разумеется, не плохо. Но больно уж он профессионален для тенора. Режим – вещь хорошая, и замечательно, что он так легко и естественно переносит его. Но должно быть и другое. Что-то игровое, не вписывающееся в четкий распорядок. Да, тенор – вечный мальчик. Но при этом и не ребенок. А их сын женского общества сторонится. Неуклюж, порой даже с сестрами. Что уж говорить о посторонних. В нем нет легкости жизни. Конечно, его кисти тому виной. Что-то осталось и от детдома. Как родители ни стараются, в нем просыпается иной раз волчонок. Ему надо помочь. Но как? Идти по «дворянскому» пути, то есть взять на работу хорошенькую горничную – старомодно. Это вариант запасной – если уж совсем все будет плохо. О профессионалках заикается, как ни странно, мама. Но этот вариант не устраивает отца.