Виктор Попов - Чел. Роман

Чел возвращается на диван. Подбирает либретто молодого Верди. Листает десяток страниц. Вспоминает отдельные увертюры и мелодии. Удивляется про себя: «Нет, все-таки какой скачок из серой мыши в гении. И ведь ничего, кроме „Va, pensiero“ – хор из третьего акта оперы Д. Верди „Набукко»Va, pensiero“ 57 57 «Va, pensiero» – хор из третьего акта оперы Д. Верди «Набукко». , этого не предвещало, как будто бы…»

Замирает. Нет. Не вслух. Показалось. Второе нарушение за вечер, это было бы уже слишком.

Но опасность заговорить вслух перманентна. И Чел решает-таки лечь спать. Хотя и предполагает, что заснуть вряд ли получится. И не только по причине того, что по обычному графику до сна еще без малого два часа.

Белый потолок встречает его сразу после соприкосновения затылка с ортопедической подушкой. От него укрыться просто. Всего-то закрыть глаза. Но от черно-желтой пелены спрятаться уже не так легко. Она сильнее любого его движения. В единстве с покореженными пальцами она кажется всемогущей. Лицо и глаза Чарли, возникающие мимолетными вспышками, слепят и обжигают, как весеннее солнце. Чел переворачивается на живот и зарывается лицом в подушку. Но весна и в таком положении не покидает его. Быстро выясняется – у Чарли нет какого-то определенного места в пространстве. Она как будто бы везде. Сверху и снизу. Слева и справа. Снаружи и внутри.

Сменив положение лежа с живота на спину десятки раз Чел засыпает глубоко за полночь. А утром, впервые за долгое время, дослушивает будильник до самого конца. И странно, JDF вдруг не кажется ему чем-то недостижимым. Напротив, Чел, вспоминая его торжествующую улыбку с постановки «Цирюльника» в «Метрополитен», с какой-то невероятной, физически достоверной отчетливостью ощущает себя на его месте. Бескрайние овации, накрывшие JDF после «Cessa de più resistere», сопровождают Чела весь день. Они слышны только ему и умолкают в полуминутном диминуэндо на ступенях храма, за два часа до концерта.

В импровизированной гримерке-келье он размещается вместе с другими солистами: девочкой виолончелью и мальчиком альтом. Они уже встречались и ранее в подобных праздничных солянках. Имен их Чел не помнит. Афиша для солиста – это поиск себя. Все прочие – туман, расплывчатость Дали…

На распевку приходит отец, с какой-то девушкой в пошловато-красном вечернем платье с обширным декольте. Представляет ее сыну, но по взгляду Чела отец понимает, что знакомить их сейчас – напрасная трата времени. Мальчик смотрит в «четвертую стену» 58 58 «Четвертая стена» – воображаемая стена между актером и зрителем в традиционном театре. – и явно не запомнит ни лица, ни имени «красного платья». Отца узнают родители альта и виолончели и на пару минут отвлекаются от своих чад. Отец снисходит до них. Хвалит их детей фразами из эпигонской заказной статьи. Тут же извиняется перед своей спутницей и прочими, прося для них с Челом пять минут уединения. «Гримерка» освобождается. На двадцать пять. Но никто из стоящих в коридоре не смеет прервать процесс. «Декольте» берет под руку мама и уводит в зал. По завершении распевки отец целует Чела в лоб и выходит, пройдя мимо ожидающих его, будто они совсем не знакомы.

Номера Чела в программе распределены идеально. Первая «Ave Maria» Баха-Гуно – сразу после увертюры. Через два инструмента и хор следует «Lagrima». Еще перебивка на инструменты и хор. И в финале вторая «Ave Maria» – Шуберта.

На какое-то время Чел теряет Чарли. Он слишком сосредоточен. Но с первых нот Баховской прелюдии до мажор Чарли возвращается. «Четвертая стена», отгородившая его от всех присутствующих в храме, не спасает от нее. Поглощенный Чарли, будто лавиной, Чел поет, как ему кажется, а капелла – он не слышит оркестра и не видит дирижера. Бурные аплодисменты и сестринское браво не приводят его в чувство, хотя и дают понять, что все в порядке. По-прежнему не видя ничего вокруг, но с Чарли перед глазами, Чел уходит в боковую галерею – место для отдыха солистов. Он садится на молитвенную скамью и утыкается лбом в стену, вплоть до своего номера не меняя положения.

На «Lagrima», сразу за арпеджио, «четвертая стена» падает. Он видит Чарли в дверях. И настоящая слеза скатывается по его щеке. Отец, заметив ее, вздрагивает: невозможно петь по-настоящему плача. Мама судорожно хватает отца за руку, подумав о том же. Сестры, белыми гимназическими воротничками обрамляющие с двух сторон девушку в красном, синхронно зажмуриваются от охватившего их ужаса. И даже «платье» берет паузу в своих размышлениях о ее шансах задержаться в этой семье надолго. Но несколькими мгновениями позже все понимают, что все возможно – их мальчик поет как никогда, как никто до него не пел…