Кристин Айхель - Обман

– …Да?

– Признаюсь, в те двадцать четыре часа, изменивших всю мою жизнь, я познакомился не только с Хризантемой, но и с гостиницей, которая, как мягкий кожаный чемодан, по сути, оказалась совсем иной, символизируя роскошный игривый мир с похожими на Бога-отца портье, еще теплыми, прямо из печки, круассанами и горничными в фартучках. Я с удивлением, потом с изумлением и, наконец, с жадностью осознал, что существует мир, в котором есть все: теперь, сейчас, немедленно. Прежняя жизнь состояла из желаний и обещаний. Желаний. Обещаний. Проклятий… Упражняйся в игре на фортепьяно и в один прекрасный день превзойдешь других. Упражняйся еще больше, и тебе удастся одолеть вступительный экзамен. Тренируйся все больше и больше и ты сдашь экзамен, станешь великим пианистом. Всегда существовало понятие «будущее», во имя которого мне приходилось трудиться, во имя которого мне приходилось многим жертвовать. И вдруг я открыл для себя сиюминутность. До меня дошло, что, не сходя с места, я мог стать обладателем вещей, многих приятных вещей, которые украшают жизнь. Причем во имя этого не требовалось никаких дополнительных усилий. Моей фортепьянной игры вполне хватало для чая в пять часов. Это было даже лучше, чем то, что обычно звучало в гостиничных ресторанах. Моего обаяния вполне хватало для того, чтобы завоевать расположение женщин, пожилых и молодых, тех, которые мне нравились, и тех, которым нравился я. Меня всегда переполняли далеко идущие планы, при этом я презирал настоящее – оно казалось мне лишь долгом, который должен быть кем-то оплачен. Итак, я жил в настоящем, ибо будущее оставляло меня равнодушным. Разумеется, за исключением Хризантемы. Но как все будет складываться, от меня уже не зависело, на это я никак не мог повлиять. Проявлю я усердие или инертность, буду упражняться или лениться – все это не играло ровным счетом никакой роли. Если на протяжении долгих лет, просыпаясь по утрам, я несколько мучительных секунд размышлял – ну давай, вставай, вставай и за работу, то теперь я с облегчением думал: все кончилось. Но потом я снова переворачивался и погружался в матовые предобеденные грезы. У вас здесь, случайно, нет ли чего-нибудь выпить?

– А чего бы вам хотелось?

– Стакан воды. Благодарю. Прекрасно. Ну а чуть позже, может быть, рюмку спиртного, если госпожа доктор позволит.

– А этот страшный надлом в жизни, как вы его пережили?

– Поначалу, в общем, легко. Некоторое время я был весьма спокойным. Разъезжал повсюду, играл на фортепьяно, писал письма, знакомился с новыми городами. Даже дамы казались мне новыми, хотя постепенно я стал обращать внимание на некоторую схожесть и повторяемость ранее увиденного. Я начинал проводить сравнения и делать прогнозы – на основе цвета волос, одежды и походки делал заключение об определенных пристрастиях, о восприимчивости определенных взглядов, определенных комплиментов и определенной музыки. Я отмечал, какие на них украшения, часы и обувь. Существовали шопеновский тип, моцартовский тип и шубертовский тип. Я никогда не играл Шумана. В этом я виновен перед ним. Я продолжал работать над своим репертуаром. В послеобеденное время выступал с собственным попурри классической музыки, но меня привлекали и вечерние выступления, которые оплачивались значительно лучше, к тому же по вечерам собиралось несравненно больше особ женского пола. Я открыл для себя Гершвина, Кола Портера и многих других композиторов. Пульсирующая музыка. Как сердцебиение. Острые ритмы. Например, мелодия «Ночь и день». Дум-ди-дум-ди-ди-дум-дум-дум. Ночь и день… Как бы сигналы из глубин тела. Постукивание сердца сливается со звуками настройщика рояля, которые я ненавидел в детстве. Причем настройщик, когда ему предлагали чашечку кофе, произносил неизменное «с удовольствием», добавляя при этом «только не очень крепкий, иначе мое сердце будет колотиться как овечий хвост». В мелодии «Ночь и день» оно непрестанно дрожит, как крохотный часовой механизм, – дум-ди-дум. Композиция представляет собой исключительно постукивание, имитирующее мольбу и почти лишенное мелодии, но потом вдруг это постукивание сбивается с привычного ритма, и тогда маленькое сердечко начинает стучать в такт день и ночь, ночь и день – ночь и день – вы вечно вместе, вам быть всегда под солнцем и луной. У меня у самого забилось сердце, когда впервые сыграл эту мелодию, такой потрясающей и великой она мне показалась. Это было музыкальное обрамление выражения «мое сердце распахнулось широко». Или «Сквозь ночь» – опять эта игра с постукиванием, а затем полет в ночи, «Ночной полет» – так назывались духи Хризантемы. Мелодия погружается в темноту, глухо, без малейшего всплеска, только в конце едва уловимое отклонение.