Кристин Айхель - Обман

Иногда в послеобеденные часы с приближением заката они, полностью расслабившись, молчали – чуточку смущенные от неопытности в проявлениях чувств и потому обессилевшие. Вот тогда я по-настоящему ощущал симпатию к ним. Разглядывал пушок на руках, загустевшие частички туши, падавшие с ресниц на щеки… Потом многие плакали. Знаете, мне никогда не понять, почему это так у женщин, почему они после этого рыдают. Со мной ничего похожего не случалось, и я никогда не слышал, чтобы такое происходило с каким-нибудь другим мужчиной. А женщины, даже если больше не шелохнутся, их глаза все равно наполняются слезами, медленно и незаметно, подобно тому, как растет облако, пока от него не оторвется первая капля, за которой устремляются другие. Он абсолютно бесшумный, этот плач, словно речь идет о простом обмене веществ, непроизвольном выделении жидкости.

И вот она лежит, вытянувшись, взирая на меня через матовое стекло своих слез. В этом нет и намека на беззаботность и заносчивость – просто сплошное тягостное рыдание.

Я подносил ликер и шоколадные конфеты в постель или засовывал себе за ухо розу и целовал большие пальцы на ноге, пока моя дама не начинала улыбаться, и эта улыбка, клянусь вам, была очаровательной, так как в ней присутствовала печаль, и каждая понимала, что все это получено взаймы, как бы подарок на срок или даже вовсе не подарок. Все они отдавали себе отчет, что влезли в долги от счастья и что придется отдавать эти долги в течение всей короткой жизни, которую еще суждено прожить, которую я им еще оставил. И за это они меня любили, и еще за то, что все понимали и проявляли выдержку до конца. А слезы между тем капали на подушку.

– Вот те на!

– Что вы сказали?

– Как трогательно.

– Простите, госпожа, но…

– Это ваш последний шанс высказаться четко и ясно!

– Я восхищен. Здесь такое однообразие.

– Может быть, начнете?

– Мы всегда живем ради будущего. Как кто-то однажды заметил, музыканты все настраивают инструменты, а концерт никак не начинается…

– Так вы готовы?

– Не знаю. Думаю, да, готов.

– Тогда приступайте. С самого начала.

– А где это «самое начало»?

– Да просто начните еще раз.

– Когда самолет начал снижаться, чтобы совершить посадку, горизонт алел, как воспаленный шрам. Казалось, прежде земля и небо представляли единое целое, а потом их грубо отсекли друг от друга. Ночь я провел в одном из отелей. В коридоре стоял постоянно вздрагивавший автомат с щелью для опускания монет. Пока все ясно?

– Да, продолжайте.

– На следующее утро, ни о чем не думая, я вышел на конечной остановке городской железной дороги. Добро пожаловать в провинцию. Все понятно?

– Абсолютно.

– Воздух был как шелк. Я расстегнул верхнюю пуговицу сшитой на заказ рубашки. Срок контракта составил больше пяти месяцев. Неплохой город. Курорт. Не большой и не маленький. Сплошь пенсионеры и чиновники. Много женщин. В основном пожилые. К тому же одинокие. Я их почуял. Женские костюмы из искусственного волокна, жемчужные ожерелья, перманент. Пахнущие духами носовые платочки. Матерчатые носовые платки – моя слабость. Вам это интересно?

– Да, конечно.

– Я решил отправиться пешком. У меня с собой не было тяжелого чемодана. Я вообще не люблю брать много багажа. Каждый раз, покидая какой-нибудь город, стараюсь взять с собой большую часть того, что захватил из дома, а кое-что просто отдаю портье. Трудно предвидеть, как все сложится. Мне хотелось сохранить только плащ с норковой подкладкой. Я очень к нему привык. На этот раз в «Негреско» все складывалось не так просто. И Филиппу досталась сумма, на которую он смог бы купить целых три подержанных плаща. Но гардеробщики не покупают себе плащей.

– Ага.

– Что выставляют в витринах? Женские цвета. Кобальтовая синь. Светло-сиреневый оттенок. Телесные цвета. Марципан, воск, белье. И золотые пуговицы. У меня не было с собой плана города, но, бездарно растратив полчаса, я все же услышал музыку. Я просто пошел следом за музыкой. При этом ощутил какое-то невнятное возбуждение. Я точно знал, что меня ожидает: женщины. Боже праведный, женщины в босоножках со взглядами, напоминающими анютины глазки. Они с грустью во взоре рассматривают педальные прогулочные лодки, при этом чуть ли не сваливаются в заросли бегоний, потому что от них исходит аромат «Тоски», и в таком восторге от белой гальки и от тента на льду, а еще от двух или трех явно одиноких мужчин. Они не видят матерей, как оружие направляющих рожки в рот своим младенцам, не замечают презервативы в кустах, останавливая свой взгляд только на фонтане. И на большой раковине, из которой изливается музыка.