— Ты не горюй, брат, — говорил он. — Ты еще молодой. У тебя еще будет столько этих премий.
Он был слегка подшофе. Приглашал выпить и меня, но я отказался, сказал, что в завязке.
— А я, — сообщил он, — в полной развязке. Я в крутом пике.
— Бывает.
— Я должен был получить первую премию, — сказал он. — Жена, провожая, грозила: «Только попробуй не выиграть десять тысяч бакинских — лучше не возвращайся».
А надо тебе заметить, десять тысяч для Киргизии — деньги немалые. Я-то киргиз наполовину, мать у меня русская. А жена полная киргизка. И полная моя противоположность. Работает дикторшей на телевидении. Миниатюрная, глаза узкие, лицо, как блин. Я называю ее: «моя Йоко Оно». Пойдем, выпьем?
Я снова отказался. Он уговаривал, а я упирался. Наконец сошлись на том, что он будет пить сам, а я буду его морально поддерживать, сидя напротив.
Он пил и болтал. Я слушал.
Нас было трое — он, латышский поэт с русской фамилией Тимофеев и я.
— В своем письме, — говорил Алишер, — в литературе мы должны отталкиваться от корней, от своей земли.
Он с брезгливым презрением посмотрел на Тимофеева:
— От Латвии не оттолкнешься, она маленькая. — Перевел взгляд на меня. — Украина большая. Как Азия. Надо любить свои корни. Или ненавидеть. Вот я живу в Азии и ненавижу ее отсталость, дикость, рефлексию… Ненавижу, и эти ненависть и нетерпимость к ее недостаткам питают меня.
— Так переезжай в Москву, — сказал я. — Ненавидеть можно и на расстоянии.
— Нет, — от покачал головой, — это любить можно на расстоянии, а чтобы ненавидеть, надо ежедневно сталкиваться лицом к лицу.
— Согласен.
Потом он снова стал меня хвалить.
— Я читал твою повесть. Мне понравилось. На тринадцатой главе я так смеялся, что аж охрип. Божусь.
Он пил и хвалил. И с каждой рюмкой его похвала набирала силу. Сначала я был талантливым. На шестой рюмке он признался мне, что я гений. А выпив девятую, воскликнул:
— Ты — светоч русской словесности! Я понял, что пора закругляться.
На следующий день мы встретились на завтраке в ресторане. У него, естественно, было похмелье. Но Алишер держался молодцом и даже шутил.
Вновь затронули тему переезда.
— Я, — сказал он, — российский гражданин. Но жить хочу там, у себя.
— Почему? — спрашиваю.
— Там проститутки дешевле. Здесь они стоят пятьсот в среднем, а дома — пятьдесят.
— Да, это аргумент.
— Ты когда улетаешь?
— В двенадцать. Почти через два часа.
— Жаль. Еще бы общались.
Он заказал третий бокал пива. Глаза излучали грусть.
— Держись, брат, — сказал я ему.
— И ты.
Расстались мы тепло, довольные общением и знакомством.
Такси мчало меня в аэропорт. Из радиолы неслись звуки аргентинского танго.
Завибрировал телефон.
— Да.
Голос Одри:
— Когда ты будешь?
— Часам к пяти.
— В Киеве холодно и дождь. А в Москве?
— В Москве сухо и тепло. Потому что здесь я — светоч русской словесности.
Таксист с подозрением посмотрел на меня через зеркало заднего обзора.
Я улыбнулся навстречу его взгляду.
— Мы тебя ждем, — сказала Одри. — Я еду.
Приятно, когда тебя ждут.
33.
Вечеринка в самом разгаре. Участвуют, вместе со мной, восемь человек: Одри, Седой, Прометей, Вдова, Чичиков и Полковник. Восьмой Михаил Николаевич. Он ушел от жены. Объяснил свой уход так:
— Сидя перед т-телевизором, по вечерам, Люська обожает жрать всякие хрустящие гадости: орехи, чипсы, с-сухарики и прочее… Этот к-кроличий хруст меня раздражает, и я скрываюсь на кухне или в т-туалете. Сижу там, читаю газету. Не стоит срываться на б-бедняжке по пустякам. Так говорю я себе. Надо быть т-терпимей. Т-терпеть уже не долго. Она уже не молода. Скоро у нее выпадут п-последние зубы, а на вставные я ей не дам. П-пусть переходит на кашку. Шамкать кашицу перед дурацким телевизором — и п-полезнее и тише.
— Все? — спрашиваю. — Все.
— Так ушли-то почему?
— Да задолбала! Я к ней терпимо отношусь, а она ни хрена не ценит. П-пристала вчера как банный лист: «Когда ты уж вынесешь елку?» А зачем вообще ее н-надо было б-брать? Так что я поживу у т-тебя пару дней.
— А где ж вы спать будете?
— Д-да хоть на кухне. Возьму у соседей раскладушку. У них есть, я знаю.
— Ну хорошо.
Меня поздравляли. Провозглашали в мою честь тосты. Каждый из гостей преподнес мне подарок. Одри подарила чернильную ручку, Вдова — ошейник от блох для Чехонте.
Полковник подарил компас и бинокль, Седой — плоскую двухсотграммовую фляжку.
Читать дальше