Станислава Флешарова-Мускат - Мост над бурной рекой

— Которого? — спрашивает кельнер, уже уловивший ситуацию.

— Старшего, конечно.

В небольшом, удаленном от туристских маршрутов кафетерии Асман заказывает то же самое, чему они не успели отдать должное в баре отеля «Версаль»: шампанское и крабы.

— Нам пора возвращаться, — тревожится Доминика. Она позволила увести себя из отеля и теперь об этом сожалеет, испуг и протест волнами накатываются на нее. Она не хочет верить, что Асман из-за нее отказывается от гастролей, и, хотя знает: вся группа думает именно так, считает это абсурдом и свойственным любой сплетне преувеличением ничего не значащих фактов. — Нам пора возвращаться! — повторяет она.

Асман прикрывает своей ладонью ее руку, лежащую на столе. Однажды они уже сидели так в тихом кафе в Севилье, ожидая окончания корриды, и до сих пор он помнит трепет судорожно сжатой руки этой совсем юной женщины.

— Да, нам пора возвращаться, — негромко соглашается и он. — Вам — в Варшаву, мне — в Филадельфию. И в сравнении с этой неизбежностью все представляется столь маловажным, что позволим себе хотя бы сейчас не спешить. Ведь я прошу у вас так немного.

— Что вы у меня просите? — все более пугаясь, спрашивает Доминика.

— Немного побыть со мной. Сколько возможно. Я полагаю, машину вашу отремонтируют не скоро. Эта модель теперь встречается здесь очень редко.

— Мисс Гибсон завтра будет звонить по этому поводу в Мадрид.

— Да оставьте вы этот «фиат» здесь, кто сейчас ездит на таких машинах? Я куплю вам новую. Нет, нет! — Асман придерживает руку Доминики. — Прошу вас, не спешите отказываться. Вы компенсируете мне ее стоимость килимами. Я закажу вам килимы на всю стену, и вы пришлете их мне в Филадельфию.

Доминика отрицательно качает головой.

— Это невозможно! Лукаш не сядет в такую машину.

— Я снова спрашиваю — почему? Весь мир говорит, что поляки выезжают за границу главным образом ради того, чтобы вернуться домой на приличной машине.

— Как видите, не все, — с нескрываемой горечью возражает Доминика. — А что скажет на это Геро?

— Его отец?

— Да. — Доминика умолкает. — Хотя он, правда, опять не пишет, когда вернется из Лимы.

— Вам пришли письма в Гранаду?

— Я же говорила вам еще в Торремолиносе, что нам придется заехать в Гранаду, даже если машина будет готова, потому что туда должны прийти письма и деньги. И они действительно пришли. Правда, Лукаш впервые почему-то не прочитал мне письмо отца…

— Надо думать, прочтет…

— Боюсь, что нет. И знаю почему: Геро, видимо, не написал, когда вернется в Польшу.

— А разве это… это так важно?

— Ах, вы плохо представляете себе, что у нас творится!

— Да, пожалуй, — словно про себя говорит Асман. Он все еще придерживает руку девушки и чувствует легкую ее дрожь.

— Самое ужасное, что все это не так просто исправить, не так просто изменить. Ту истину, например, что родина — не там, где лучше. Или тот образ жизни, за становление которого мы не ответственны, но обречены…

— Обречены… — повторяет вслед за ней Асман. — А это не слишком резко звучит?

— Как же оценить то, что с нами произошло? Все хотят «как лучше», только из этого ничего не получается. Люди друг друга ненавидят. Горожане ненавидят крестьян, потому что те не хотят поставлять продукты, не хотят кормить город, а сами пьют неснятое молоко, едят свежее масло и, не выполняя хлебопоставок, скупают в магазинах хлеб из импортного зерна. Крестьяне ненавидят горожан, потому что в городе ничего не могут купить, а за молоко, мясо, картошку и хлеб им норовят заплатить ничего не стоящими денежными бумажками. Молодежь ненавидит стариков — те не так жили и не хотят умирать, чтобы освободить им место; старики ненавидят молодежь за непомерные претензии…

— Боже мой, — шепчет Асман, он потрясен и даже как будто растерялся от столь эмоционального взрыва Доминики.

— Вам не понять происходящего в Польше. Можете вы, например, представить себе: если вам необходимо что-нибудь отремонтировать, кроме денег, надо иметь еще и водку? У нас в кухне всегда стоит пол-литра водки, так называемой «аварийной», для «панов мастеров». Мама не разрешает ее трогать — вдруг засорится раковина или забарахлит автомобиль.

Тут можно бы и улыбнуться, но у Асмана такого желания не возникает.

— Все это, надо думать, изменится, — говорит он, — не может не измениться.

— Но когда? — снова взрывается Доминика. — Вам известно, как быстро проходит жизнь?

— Мне-то известно, а вот вы едва ли это себе представляете.