Станислава Флешарова-Мускат - Мост над бурной рекой

— А знаете, чего мы боимся больше всего? Превратиться в спекулянтов. Ругающихся и орущих в очередях, люто ненавидящих друг друга, готовых вцепиться друг другу в волосы при малейшем поводе. Мама едва не избила женщину, явившуюся к ней в больницу с ветчиной…

— Опять с ветчиной?

— Именно. И наверно, с той самой, которой маме не хватило в магазине. Женщина принесла ветчину в клинику, потому что на следующий день мама должна была оперировать ее ребенка.

— И она принесла ветчину? Хирургу? — в ужасе воскликнул Асман, разбудив дремавшую за стойкой барменшу.

— Видите, до чего дошло? До какой степени должен переродиться человек, чтобы мириться с таким порядком вещей! А где взять силы, чтобы этому порядку вещей противостоять? И вы удивляетесь, что Варшава покажется мне скучной, когда я вернусь.

«Как же просто все может решиться, — думает Асман, — до обидного просто. Она хочет жить, хочет жить лучше, чем это возможно сейчас в ее стране. У скольких поколений загублена юность из-за трагедий, обрушившихся на их родину!..»

— Выпьем еще по рюмке хереса? — спрашивает он.

— Охотно, — соглашается Доминика. — Хотя, может… не надо. То есть… мне не надо…

— Вам надо. Чтобы не думать о скучной Варшаве и не бояться мисс Гибсон.

Доминика пытается улыбнуться, а Асман разглядывает ее глаза и думает, отчего у нее такие пушистые верхние ресницы, а нижних почти нет и отчего она их не подкрашивает, подобно большинству современных девушек. «Как же просто все может решиться», — снова думает он, идет к стойке и приносит две рюмки хереса.

— Выпить надо быстро! — говорит он. — Хотя, конечно, всякое хорошее вино, а значит, и херес, или, если угодно, по-английски — шерри, не любит, когда его пьют, не смакуя, не наслаждаясь вкусом и ароматом. Вам же сегодня нужно его выпить сразу, залпом, как воду.

— Я буду послушной! — говорит Доминика, выпивает вино и уже чуть громче, чем следует, добавляет: — Я ни капельки не боюсь мисс Гибсон!

— И я! — Асман тоже залпом выпивает свою рюмку. — Если даже она придет сюда за нами, мы скажем ей, что не поедем вместе со всеми в отель, поужинаем в городе, а потом…

— Ну… я все-таки… — Доминика откровенно растерянна, — я все-таки должна вернуться…

«Она его любит, — думает Асман, — любит этого парня, который не видел ни самой знаменитой картины Эль Греко в Толедо, ни Соборной мечети в Кордове, и все потому только, что постоянно слушает по радио сообщения о происходящем в Польше, она любит его и спит с ним ночью и даже днем, опаздывая на завтраки и обеды… Как они все-таки подходят друг другу, прекрасная пара: видимо, судьба отыскала их друг для друга в огромном сонмище людском…» Он оставит их в покое, оставит — в конце концов, нет иного способа сделать мир лучше, чем стать лучше каждому из нас…

Ему вспомнились плоские шутки Скотта Лестера, и его вдруг охватило чувство досады, ставшее тем более неприятным, когда он осознал, что чувство это делает его смешным в своих собственных глазах. «Нет, не все так просто, — думает он, — нет, совсем нет. И даже хорошо, что именно так», ему не хочется, чтобы было иначе… Он улыбается Доминике, идет к бару, расплачивается и, вернувшись, повторяет вслух:

— И даже хорошо, что именно так. Я не хочу, чтобы было иначе.

— Вы о чем? — спрашивает Доминика, понимая, что нужно встать — они, судя по всему, уходят из бара, хотя, кажется, можно было бы еще немного посидеть. По-видимому, она сказала что-то не то, сама все испортила и теперь недоумевает, чему Асман улыбается. — Вы о чем? — переспрашивает она.

— А вот этого я вам не скажу.

— Вы же не хотели возвращаться с группой в отель…

— Не следует желать слишком много. Сделаем это в другой раз.

— В другой раз? Вы ведь останетесь в Торремолиносе, а мы поедем дальше…

— Я ни в чем не уверен. — Асман протягивает Доминике руку, и они выходят из бара.

Предвечернее августовское солнце припекает ничуть не меньше, чем в июньский полдень в Польше. Только в галереях Плаза де Торос царит приятная прохлада, здесь они останавливаются и по доносящемуся с арены шуму пытаются определить, как долго еще до конца зрелища. В это время на лестницу начинают выплескиваться толпы возбужденных зрителей, и в числе первых — мисс Гибсон.

— Что случилось? — резко спрашивает она Доминику.

— Ничего. — Доминика слегка пожимает плечами. После двух рюмок хереса она и вправду не боится мисс Гибсон. — Просто мне не хотелось на это смотреть.