Станислава Флешарова-Мускат - Мост над бурной рекой

— Браво! Молодые девушки, как правило, не знают мифологии.

— У нас ее преподают в некоторых школах. По программам истории и латыни.

— Знаю, — откликнулся он после паузы.

— Откуда вы знаете?

— Да… слышал. Но вернемся к корриде… На мой взгляд, посрамленным здесь всегда оказывается человек.

— Почему?

— Потому что люди обучаются бою с быками — а вот это уже самое настоящее преступление, ибо бык лишен такой возможности и сталкивается на арене с нападающим на него человеком только один раз в своей жизни. Если его не убьют на арене, то добьют в хлеву. В боязни человека, что бык может овладеть ремеслом боя лучше, чем специально обучаемый этому тореадор, есть нечто постыдное.

— Действительно постыдное, — горячо соглашается Доминика, и Асману на какое-то мгновение кажется, что перед ним Гейл, Гейл, всегда беспредельно искренняя и открытая, умевшая с такой глубокой убежденностью соглашаться с его мнениями, что, делясь с ней, он иногда и сам начинал верить в свою правоту больше, чем эта правота того порой заслуживала.

— Я рад, что вы со мной согласны. Ведь вообще-то все любители корриды, как дилетанты, так и относящие себя к знатокам, склонны считать ее схваткой между умом и грубой физической силой.

— Почему же быкам не позволяют проявить свой ум? Может быть, после двух-трех схваток, в которых им дали бы возможность участвовать, и они сравнялись бы в искусстве боя с тореро.

— Но тогда в мире не осталось бы ни одного тореро. Человек по-разному узурпирует свою неограниченную власть над животными. Мне порой кажется, что многие беды, подстерегающие человека в жизни, — это в известной мере плата за то, что он сотворил и творит с животными.

Доминика молча и по-прежнему с подкупающим вниманием смотрит ему в глаза и почти с такой же убежденностью в его правоте, как Гейл, с ним соглашается.

— Поэтому-то я с таким удовольствием, — заканчивает Асман, — выпиваю по утрам только стакан сока.

— Я это заметила.

— Заметили?

Доминика смущена. Она отпивает маленький глоток кофе, касается губами края рюмки с хересом и только после этого решается на стыдливое признание:

— Во время своего путешествия мы с Лукашем питались исключительно консервами, привезенными из Польши. Вы их видели, когда возле отеля ваша машина ударила нас в багажник…

— Мне, право, очень жаль…

— Нет-нет, я не об этом. Все, в конце концов, обернулось к лучшему, я потом вам расскажу. Так вот, ели мы с Лукашем эти свои консервы от самой польской границы до Мадрида: и в Чехословакии, и в Австрии, и в Швейцарии, и во Франции, и в Испании — всю дорогу одни консервы — говядина и свинина в собственном соку. А три дня в Мадриде решили провести как люди, ну, как те, кого зовут «валютные» люди… Не знаю, понимаете ли вы меня…

— Стараюсь…

— Так вот, в Мадриде — конец консервам и кемпингам — мы решили поселиться в настоящей гостинице и питаться нормально, тем более что я все еще надеялась продать свои килимы, которые так неожиданно купили именно вы.

— Они действительно очень хороши.

— Спасибо. — Доминика на секунду умолкла. — Жаль, что я не прихватила больше. Но я не о том. Итак, в Мадриде мы решили питаться в ресторане, не экономить и выбирать что-нибудь повкуснее, и тут, за первым же завтраком, вы… все испортили.

— Бог мой! Каким образом?

— Очень просто: я увидела на вашем столе всего стакан апельсинового сока, которым вы запивали сухарик.

— Простите, но я никогда не пью сок с сухариками.

— Еще того лучше. Все миссис в нашей группе по крайней мере хоть сухарики едят. Так вот, когда я это увидела, мне стало неловко за свой аппетит… нет, назовем вещи своими именами: за чувство постоянного голода…

— Бедное дитя! — Асман с нежностью улыбнулся. — Теперь я понимаю, отчего вы, когда я увидел вас в первый раз — простите, это, наверное, из-за безжалостно короткой стрижки, — напомнили мне ребенка из польского сиротского приюта.

— В Польше нет сиротских приютов, — растерянно отозвалась Доминика.

— Из сиротского приюта довоенной Польши, — уточнил Асман. — Там детей стригли коротко из гигиенических соображений. И еще польских девушек в кустинском лагере добровольцев в Африке…

— О боже! — шепчет Доминика и начинает лихорадочно припоминать, о чем им доводилось говорить с Лукашем по-польски в присутствии Асмана. — Вы… вы жили до войны в Польше?..

— А почему это вас так пугает? Я жил в Залещиках. Вам что-нибудь говорит это название?