Станислава Флешарова-Мускат - Мост над бурной рекой

И лишь спустя дней десять, когда становилось все очевиднее, что в Польше укрыться будет негде, поток беженцев запрудил мост через Днестр. Весь город высыпал тогда на центральную улицу и глазел на этот нескончаемый горестный марш. Вперемежку с армейскими полками шли толпы гражданских беженцев; медленно двигались, увязая в пробках, запыленные автомобили. Из воинских колонн то и дело кто-нибудь выбегал — пил воду, выставленную жителями вдоль дороги в ведрах и кувшинах, или брал протянутый кусок хлеба. И все это в полном молчании, в устрашающем отсутствии слов, которые могли бы что-то объяснить или исправить.

Он тоже стоял на обочине дороги и вместе с Самуильчиком подавал беженцам кружки со сливовым компотом. Компот варила бабушка, сновавшая от лавки в кухню и обратно. Настка в тот день ни на что не годилась: из разгромленной во Львове тюрьмы вернулся ее сын, сидевший там за «украинскую политику». Он явился с желто-голубым бантом на груди, и не только мать видела в нем героя. Она выставляла перед ним на стол всяческие деликатесы, какие только находила в буфете и в лавке, даже не спрашивая разрешения бабушки, да, впрочем, та и не обращала на это внимания.

Прибежав в очередной раз за новой порцией компота, он не сразу отдал бабушке пустой бидон.

— Столько солдат… — проговорил он. — Идет столько солдат…

Бабушка и сама это видела через большие окна лавки, не было нужды ей об этом говорить, она хорошо понимала, что это значит.

— Столько солдат… — Голос его вздрагивал.

Бабушка вырвала бидон у него из рук, налила компот.

— Неси! — крикнула она. — Чего ждешь?

Он побежал обратно, снова стал на обочине. Несколько измученных переходом солдат тут же окружили его. Он подал им кружки и только после того, как они их опорожнили, решился спросить:

— Вы воевали?.. Где?..

— Нигде, — буркнул самый старший, с сержантскими нашивками. — Еще будем. Война только начинается.

— Я разговаривал с солдатами, — сказал он бабушке, когда снова заскочил в лавку. — Они говорят, что война только начинается.

— Конечно, только начинается, — отозвалась бабушка.

Он прошел к ней за прилавок, обнял.

— Может, нам тоже?.. Все идут…

— Кто «все»? Какие «все»? — выкрикнула бабушка и схватилась за голову так, что парик сполз ей на лоб. — Я не вижу никаких «всех». Жена пана вице-старосты здесь. Принцы здесь. Все здесь. Салька вот рассказывает, что читала в оригинале Толстого и Достоевского… Ты знаешь, кто они?

— Толстой — русский писатель, и второй, кажется, тоже. Да какое нам дело до Принцев? Какое нам дело до вице-старосты? Войска-то уходят…

— Ша! — Бабушка оттолкнула его от себя и после долгого молчания тихо спросила: — А кто останется с лавкой? Об этом ты подумал?

Она сказала не «в лавке», а «с лавкой», будто это было живое существо. Он потрясенно смотрел на нее, а она повторила:

— Кто с л а в к о й останется? И с городом. Палашка сразу сожрет павлина пана барона, как только меня тут не станет.

Он выскочил из магазина, слезы застилали ему глаза, тревога и горе сжимали сердце. Сутолока на дороге нарастала. В рокоте моторов, в мерном цоканье копыт по асфальту катился к пограничной реке поток беженцев. Солнце уже зашло за холм румынского берега. Над крышами домов старых Залещиков на фоне пылающего заката православный монастырь казался черным.

— Я боюсь, — шепнул Самуильчик. Сопли висели у него на верхней губе. — Я боюсь.

В этот момент открытый автомобиль под толстым слоем пыли, словно он пробирался сквозь песчаную бурю, остановился на обочине дороги. Рядом с военным шофером сидел пожилой человек в генеральской форме. На заднем сиденье теснились два полковника и молоденький подпоручик, который тут же выскочил из машины и подбежал к бидонам с компотом. Вместе с Самуильчиком они наполнили пять кружек, но подпоручик взял только четыре и понес к машине — генералу и остальным. Те жадно пили, глядя перед собой невидящими глазами. Когда они вернули кружки молодому офицеру, а тот отдавал их ребятам, была минута, чтобы попить и ему, но солдат за рулем засигналил клаксоном — сзади подходил отряд кавалерии, — и подпоручик едва успел вскочить в машину… Тогда он вырвал из рук Самуильчика кружку с компотом и бросился следом в надежде догнать машину и на бегу передать кружку подпоручику, который показался ему особенно измученным, и не только жаждой… Запрудившая дорогу кавалерия, в гуще которой медленно двигалась машина, мешала ему пробраться к ней, и он бежал, вытянув руку с кружкой, не замечая, что компот почти весь расплескался, бежал и не сводил глаз с почерневшего лица юноши в мундире, с его сухих, искривленных, возможно, в беззвучном рыдании губ и воспаленных от слез и недосыпания глаз. В конце концов за конскими крупами в клубах пыли из-под копыт он потерял машину из виду. Конница вступила на мост.