Станислава Флешарова-Мускат - Мост над бурной рекой

— Мистер первый раз в Кордове?

— Кажется… двадцать третий.

— Я прежде не видел вас здесь.

— Не удивительно — я приезжаю раз в году.

— Из Америки?

— Из Америки.

— И всякий раз в Кордову?

— И в Кордову тоже.

— А чем вы здесь занимаетесь?

— Тем же, что и все. Любуюсь. Соборной мечетью, римским мостом над высохшим Гвадалквивиром…

— Увы, давно не было дождя, мистер.

— Я слышу это всякий раз, когда сюда приезжаю. Но мост великолепен, даже над высохшей рекой. Хожу я также… Вернее, ходил смотреть чудесное патио. За ним ухаживала старая женщина. На этот раз я ее не застал. Может быть, вы знали ее? Дом 50 на улице Базилио.

— Нет, я ее не знал. В Испании очень много старых женщин, мистер.

— Я понимаю.

— Значительно больше, чем мужчин, мистер.

— Я понимаю, — повторил Асман. «Они продолжают гордиться своей войной, — подумалось ему, — словно по миру не прокатилась потом другая, более долгая и более страшная война, оставившая после себя куда больше одиноких женщин». — Я понимаю, — повторил он еще раз, чтобы доставить удовольствие собеседнику.

Входная дверь внезапно распахнулась, и в кафетерий ввалилась шумная компания, говорящая по-английски с заметным иностранным акцентом: две девицы и три юноши. Двух из них он, кажется, где-то уже видел: это были молодые испанцы, оба явно из приличных семей и оттого несколько обескураженные излишне свободным поведением девиц — по виду шведок или немок, — усевшихся за соседний столик.

— Мануэль! Карлос! — кричали они. — Отправляйтесь в буфет и возьмите что-нибудь повкуснее!

— Сейчас подойдет кельнер, — успокоительно произнес один из юношей.

— Карлос! Я умираю от голода и не могу ждать, пока подойдет кельнер! — Одна из девиц вскочила со стула и потащила к буфету свою спутницу. — Пойдем, Ингрид, возьмем себе сами.

— Они у тебя всегда такие нетерпеливые? — спросил Карлос третьего юношу с длинной светло-русой бородой, вероятно брата или возлюбленного одной из девиц.

— Всегда, — ответил тот кротко.

— И ты выдерживаешь?

— Привык.

— Яльмар! — крикнула Ингрид через весь зал. — Будешь есть осьминога?

— Ни за что!

— Может, попробуешь? Очень симпатично выглядит.

— Не хочу осьминога! Гарриет, возьми мне что-нибудь другое!

— Ладно, сокровище мое! — крикнула Гарриет. Она гремела блюдами с закусками, норовя все сразу поставить на поданный ей хозяином поднос. Растерянный кельнер без дела стоял рядом. Она это заметила. Схватила из бара бутылку «Tio Pepe» и сунула ему в руки вместе с бокалами.

— Тебе нельзя пить вино, — заметил Мануэль, — ты за рулем!

— Вьюнош! — кивнула она головой, подталкивая кельнера с бутылкой к столику и сама следуя за ним с подносом в руках. Ингрид взяла со стойки еще соусницу с майонезом и тоже с подносом направилась к столику.

— Надо подставить второй столик, — предложил Яльмар и, прежде чем хозяин кафе успел помочь ему, встал и сам придвинул к своему соседний стол и еще один стул, вопросительно глядя на девиц в ожидании похвалы. — Не хочу осьминога! — вскричал он вдруг, когда Гарриет принялась расставлять тарелки с подноса. — Я же тебе говорил — не хочу осьминога!

— Но я тебя прошу, попробуй только, дорогой, — терпеливо, хотя и настойчиво, стояла на своем Гарриет. — Я никогда не ела осьминога, и мне очень хочется узнать, какой он на вкус. Что вам положить? — обратилась она к испанцам.

— Спасибо, — ответили оба одновременно. — Сейчас подойдет кельнер, и мы сами закажем.

Гарриет окинула их долгим взглядом:

— Вы, ребята, начинаете действовать мне на нервы.

Сдерживая улыбку, Асман прислушивался и приглядывался к этому разговору с поразившей его самого радостью сопричастности к чужой молодости. Юноши показались ему очень симпатичными (он все не мог вспомнить, где прежде видел этих двух испанцев), девушки хотя и не очень красивые, но обаятельные. На обеих под тонкими блузками не было никакого белья, и небольшие крепкие груди трепетали под ними, как испуганные птицы. Когда Гейл была еще жива и Джек жил дома, к нему заходили подруги по колледжу или теннисному клубу, и в этих случаях сын нередко приглашал отца на свои «рауты». Принимая в них участие, он испытывал такое чувство, словно растворялся в свежести раннего утра, и вовсю старался, чтобы девушки уходили очарованными не столько его сыном, сколько им самим. Увы, последние четыре года единственным женским голосом, который раздавался в его доме, был хриплый бас миссис Скарпид — его домоправительницы.