Станислава Флешарова-Мускат - Мост над бурной рекой

Испанцы-кельнеры, все очень молодые, серьезные и сосредоточенные, словно свершая какое-то таинство, уже разносили в больших чашках бульон.

— Вы правда не можете остаться с нами после обеда? — спросила мисс Гибсон.

— Очень жаль, но у меня заказан номер в Кордове, я там ночую, а рано утром выезжаю в Торремолинос. Хочу немного отдохнуть перед турне.

— Это, конечно, важно, — согласилась Сибилл разочарованно.

После обеда Асман встал и, обращаясь ко всем сидящим за столом, чуть торжественно сказал:

— Благодарю вас за сегодняшний день. И приглашаю всех на свой концерт в Лос-Анджелесе в декабре, в канун Рождества. Будет исполняться Вторая симфония Малера.

— Обязательно приедем, — прошептала Сильвия Брук.

Вся группа высыпала на паркинг перед рестораном. Асман кланялся направо и налево, словно сходил со сцены, и направился прямо к машине, но на полдороге остановился и подошел к Доминике. Та обмерла.

— Я хочу поблагодарить вас за килимы.

— Ну что вы, это вам спасибо! Я так рада, что они будут у вас.

— Я повешу их в своей комнате.

— Если бы я знала, что их купите вы, я постаралась бы сделать еще красивее.

— Нет-нет, — возразил он горячо, — ваши как раз такие, какие мне хотелось иметь.

— Очень рада, — ответила Доминика. Ничего другого не приходило ей в голову, все смотрели на нее; удостоенная его внимания, она едва дышала.

— Я буду теперь следить за выставками, на которых могут появиться ваши работы.

— Боюсь, выставляться я смогу еще не скоро, — ответила Доминика в замешательстве. — Во всяком случае, до окончания учебы мне это наверняка не удастся. Даже у себя дома. — Она покраснела и оттого смутилась еще больше.

— Будем надеяться на лучшее. — Асман взял ее руку, как-то судорожно сжатую в кулачок, и быстро поцеловал. — В Польше ведь женщинам целуют ручки, не так ли?

— Теперь почти уж нет, — едва смогла она прошептать.

— Ну, тогда воскресим прежний обычай. — Он еще раз поцеловал ее сжатый кулачок и ушел.

В машине Асман вздохнул с облегчением. Ночью ему хотелось общества, а теперь оно показалось обременительным, нарушающим тот внутренний душевный покой, который он обычно обретал в Испании и ради которого, собственно, сюда приезжал. Что же нарушило этот вожделенный покой? Неужели встреча с юной парой поляков, озабоченно обсуждавших в этом прекраснейшем из городов мира какую-то демонстрацию, остановленную на перекрестке улиц где-то в Варшаве? Или, быть может, для этих поляков прекраснейшим из городов мира и была эта самая Варшава?

Сам он в Варшаве никогда не был. Отец погиб довольно рано и не успел его с ней познакомить, бабушка дальше Тарнополя никуда не выезжала, а со школьной экскурсией ему лишь однажды удалось побывать только в Кракове и Закопане. Впрочем, в течение первых пятнадцати лет своей жизни, прошедших д о в е л и к о г о с т р а н с т в и я, он и не стремился выезжать из Залещиков. Этот город представлялся ему средоточием всего самого прекрасного, всех мыслимых радостей и надежд, и потому просто-напросто не существовало повода, ради которого оттуда стоило бы уезжать. Так считала и говорила бабушка, а он всегда и во всем был с ней согласен.

По воскресеньям, когда ни один магазин в городе не торговал, бабушка, покрыв голову черной шелковой шалью и — сообразно времени года — в праздничном платье или праздничном пальто, ходила с ним гулять. Правда, ее религиозным праздником была суббота, но поскольку она жила среди поляков и украинцев, а их праздником было воскресенье, то и она отмечала его вместе с ними. У костела и церкви в эти дни всегда было людно. Пани «из общества» демонстрировали здесь новые шляпки, простолюдинки — богато расшитые рукава своих кофт. Янко, костельный нищий, собирал в рваную шапку щедрые подаяния, все говорили и з н а л и, что он владелец какого-то богатого поместья, только неведомо где, а здесь лишь отбывает покаяние за убийство брата из ревности к своей жене.

И куда бы в этот день они ни направлялись гулять, мимо костела проходили обязательно: бабушке нравилось это место — сюда сходились все самые почтенные граждане города, и здесь все чинно обменивались поклонами, а бабушка тешила свое тщеславие владелицы лавки, важно принимая и тоже раздавая поклоны. Хотя вполне возможно, в это самое время она вспоминала, кто сколько ей должен, и клялась про себя не отпускать больше в кредит тем, кто в состоянии приобрести себе новую шляпку, но вернуть долг Саре Асман не торопится.