Зоя Туманова: Розы в ноябре

У всех руки не зря привешены, а Штоколов так сработает — не пройдете, не оглянувшись. И головы на плечах не для того лишь, чтоб шапки носить, а все равно, налаженность дела — за ним. Не по должности, по нутру бригадир; за тебя он, как за себя, болеет. И ни крика, ни зыка; бывало, аж люди смеются, ты чего, мол, голос для консерватории бережешь? Ежели, говорят, самосвал завяз, так ведь его без крепкого слова не вытянешь! Но тут запятая! Спрашивается, а зачем ему вязнуть, если на стройке порядок и подъездные пути в норме? И разговор у нас с бригадиром всегда получается обоюдный, а не то что у других: я говорю, ты слушай!

Вот так сижу я, задумался, а свадьба, между прочим, идет, и смеху, и шуток навалом, а речей! По три на каждый тост: когда и поговорить, как не на свадьбе?

За мастерство пили и за дружбу, и за город, где живем, и за города, где родились: я вот, например, как приехал на ташкентское землетрясенье с Полтавщины, так и прирос к здешней земле…

Растревожили речи душу, встал и я.

— Гости дорогие, — говорю, — дайте и мне слово сказать! И вы, соседи, за фалды не тяните, кратко скажу, да крепко! Люди, — говорю, — не широкая ли у нас свадьба? Будто весь Союз в лице представителей — за столом сидит! Таджигани, друже, Злата, голубонька! Счастья вам — горы, пусть вся ваша жизнь будет такая полная, как это застолье, а ежели кто мне докажет, будто на этой свадьбе чего-то не хватает, то я уж не знаю, что! Галстук свой сжую, не запивая!

Все, конечно, на мою речь смеются, бокалами звякаются, я стою, сам собой довольный: хоть и полтавский, да не из тех, что галушкой подавились, пусть попробует кто поперек моей речи слово вставить!

Вот уж вино к губам поднесли, как вдруг подымается прораб наш, Антипов, мужик в годах, у другого академика в голове столько теории нема, сколько тут скопилось практики!

Сивый ус оглаживает, вызов мой принимает.

— Друзья и товарищи, погодим пить, а то Грицку и вправду приспичит всухую галстуком давиться, потому что знаю я и докажу, чего на этой свадьбе не хватает! Вот чего бы надо к нашему веселью: чтоб старенькая мама сидела себе в уголку, многолюдства смущаясь, да слезу подхватывала в конец платка, чтоб папаша громче всех застольную песню подтягивал! Чья тут вина, что родные наших молодых не дожили до такого дня? Да все от того ж лихолетья военного, что и через годы болью да горем в людях отзывается! Не пропали наши дети, Злата и Таджигани, государство их вырастило, а память о тех, кого война унесла, у кого силы до поры, до время отняла, — память эта святая всегда с нами! Выпьем же за тех, кого на этой свадьбе не хватает!

Притихла шумная свадьба. Выпили молча.

Не знаю, кому что вспомнилось, а мне — фотокарточки в бабкиной хате, черными лентами обвитые. Скрип костылей, что с сорок второго за дедом увязался. Тетку свою вспомнил, вековуху, — девчонкой из эшелона на ходу выпрыгнула, когда в Германию увозили. Стреляли по ней, не попали, а с горбом на всю жизнь осталась…

Пронеслась над душой память, как черная птица ночная… Гляжу, встает бригадир наш, Андрей Штоколов. Волосы рукой отмахнул, выждал, пока голоса стихнут, и сказал так:

— У каждого города — свой обычай. В Ташкенте встречают тебя на вокзальной площади четырнадцать комиссаров. Стоят под знаменем гранитным, далеко — в наш день — смотрят. И вот видел я однажды… Подъезжает «Волга», в цветах и в лентах, выходят жених с невестой — и к памятнику. Поклонились, цветы у подножия положили. В Чирчике, говорят, к журавлям серебряным, что на въезде, вот так же приходят поклониться. А у нас? Есть ведь тоже в камне отлитая память о тех, кто прежде нас в этих краях жил, кто землю эту для нас обустраивал…

Говорливая, шумная, звонкая, выплывает свадьба на улицу. Уже принесли для невесты белый, как она сама, букет. Уже ансамбль из Дворца гитары настраивает, пробует голоса, и кричат им с подначкой: «Алло, вы нашли таланты?»

Двинулась свадьба по городу. А город… В такой вечер на него и смотреть… Осень деревья вырядила, узоры вышила, на газонах, в траве, малые фонтанчики, словно котята, выгнувшие спинки, шевелятся, и на сердце, пускай хоть и от чужой свадьбы, и хмельно, и торжественно-радостно!

Дома вдоль улицы великанами стоят, будто бы ладони у лба держат — козырьки солнцезащитные. Вот и бассейны в мраморных чашах, вот и тот, к кому идем…

Стоит посреди города бронзовый парубок-богатырь. Да не стоит — скалу киркой пробивает. Ударил — и ведь пробил: вырвалась вода из каменного плена, взметнулась крутой струей, стеклянной дугой изогнулась — падает в водоем. А богатырь, возрадовавшись, руку поднял, голову откинул, и лицо его — светится!