Зоя Туманова - Что можно в земле выкопать

Зоя Александровна Туманова

ЧТО МОЖНО В ЗЕМЛЕ ВЫКОПАТЬ

Постучали осторожно.

Хозяин дома - по профессии художник-реставратор, по душевной страсти коллекционер, Герлах, Тарас Федорович, завернул руку за спину, стал нашаривать очки, не нашел, разумеется. Со скрипом поднялся, прошмыгал шлепанцами к двери, открыл. Задранную с почти воинственным любопытством голову пришлось наклонить: за дверями был мальчик.

- Учительница не тут, напротив! - предупредил Герлах неизбежный вопрос.

- Я к вам... - не вполне уверенно произнес мальчик.

Тарас Федорович сделал вальсовый оборот, высматривая, что бы такое отдать этому очередному макулатурщику, поклоннику "Королевы Марго". Газеты? Отдашь иной раз, а потом ищешь нужный номер, кусая кулаки. И тут вспомнилось, что очки-то в кармане. Живо оседлал ими нос, мир проявился, пояснел, как промытая живопись. Герлах увидел не мальчика вообще, а данного, определенного. Юный гость был весь крапчатый, словно прошелся под струей краскопульта, не то что нос, щеки, - даже уши в густом набрызге веснушек; небольшие глазки, того же тона, сошли бы за пару веснушек покрупней.

- Крохмалев, - констатировал Тарас Федорович, еще не веря в реальность явления.

- Вы говорили "приходи", вот я и пришел, - пестренькую физиономию осветила настороженная, готовая спрыгнуть с губ, в случае чего, улыбка.

- Друг мой! - со всем жаром чувства воскликнул Тарас Федорович. Прости, не узнал без очков! Я весьма рад... весьма! Сейчас я тебе все, все покажу! А первым делом - ее! Вон, видишь, висит над дверью?

- Она? - окрыленные изумленьем глазенки сходство с веснушками утеряли.

- О_н_а! - торжествуя, подтвердил Тарас Федорович.

Из-за н_е_е и свершилось это знакомство, для Тараса Федоровича вовсе не ординарное.

После он думал: сняла, что ли, повязку с глаз капризная римская дама Фортуна да и решила наградить усерднейшего из своих почитателей?

Ведь не вздумай он тогда, без всяких разумных оснований, свернуть с магистрали на боковую, кривоколенную, не затронутую еще сносом улочку, не развяжись в ту пору шнурок башмака, не поищи он глазами крылечка, пригодного, чтобы ногу поставить и тот шнурок завязать, так и проплыло бы мимо, пропало, потонуло во мраке безвестья - сокровище.

На равнодушный глаз оно, сокровище, было просто проволочным оскребышем для грязной обуви, что кладут перед ухоженными крылечками чистюли-хозяйки. Но глаз Герлаха был не равнодушный - и разглядел под ошметьями глины, под рыжиной ржавчины клепаные на гвоздик кольца...

Это была старинная кольчуга, бог знает, из какой дали времен и пространств, по каким зигзагам судьбы занесенная сюда вот, в еще не поновленный уголок Ташкента, занесенная - и приспособленная к делу практичным нашим веком.

Состояние души Тараса Федоровича было такое: в жилах - борьба кипятка со льдом; острый, как бритва, порыв - немедленно схватить и унести - тотчас разбившийся о монолит убеждения о неприкосновенности чужого.

Великолепная, спасительная мысль: он же может заплатить!

Лишь бы хозяева были дома! Дергался палец, не попадал на кнопку звонка, потом звонок залился, пронзая слух, дверь недоверчиво приотворилась...

- Вам кого, гражданин?

С первого взгляда на хозяйку дома, с первого ее слова он понял, что дело предстоит нелегкое. Если б кому-то понадобилось изваять аллегорическую фигуру Обывательницы-Себе на уме, не найти бы лучшей модели, чем это булкообразное, с изюминками глаз лицо, сивые волосы, стянутые узлом на затылке, чем эти тугие баллоны рук с пухлыми пальцами цвета сосисок, чем эта фигура, распространившая себя во весь проем двери. И голос - густой, окрепший в базарно-трамвайных перепалках...

Да, надежд мало, но Тарас Федорович отступать не привык. Да и куда тут отступишь?

Постарался представить себе, что за этими упорными, буравящими зрачками живет же душа, пусть стиснутая житейщиной, заплывшая жиром. Надо только пробиться к ней, достучаться словом...

Тщась убедить, он вздергивал брови, выкатывал глаза; говорил, сбиваясь:

- Уважаемая, видите ли, вещь эта, - мгновенно согнувшись, он бережно, концами пальцев прикоснулся к бесценной вязи металла, - есть основания полагать, очень старая вещь... Исторического, музейного значения, понимаете? Вы не могли бы уступить ее мне? Я заплачу. Я прилично заплачу... я...

Он сбился окончательно, видя, как пухлое лицо, прямо на глазах, в один миг, налилось сердитой краснотой, словно томатным соком. Глаза почти исчезли - в яростном прищуре. И слова полетели, будто камни, хотелось заслониться рукой: