Земовит Щерек - Татуировка с тризубом

А потом Чупа написал книжку о Варшаве, хотя никогда в ней не был; и вообще, выучил польский язык. Варшаву он узнавал, шастая по ней в Google Maps.

Потом Чупа написал книгу об альтернативной истории Донбасса и сделался известным во всей Украине, но тут же пришлось собирать манатки и рвать когти, потому что из России прибыли добровольцы, утверждающие, что станут защищать Донбасс от киевских националистов. А Чупа в Донбассе и так уже был отщепенцем, потому что в Донецке или Макеевке сказать, что ты поддерживал Майдан — это все равно что у нас перед Президентским Дворцом в Варшаве восхвалять Туска или молиться в штаб-квартире Движения Паликота [136].

— Отношение Донбасса к остальной части Украины было специфическим, — рассказывал мне потом уже Чупа во Львове, в который он тогда сбежал. — Оно напоминает, более-менее, отношение мужа, считающего себя тяжко работающим и до боли реалистичным, к жене, которая, по его мнению, мало того, что истеричка, так еще и спускает его тяжело заработанные копейки. Когда сделалось так, что ты либо с нами, либо против нас, — говорил он, — то я на Донбасс положил. Лично я, со своими взглядами, со своей украинскостью, в Донбассе был меньшинством. Но на "путь истинный" я никого наставлять не хотел. Ситуация стала для меня невыносимой, в связи с чем я собрал свои вещи и выехал. ДНР — это такое место, в котором я не желал жить ни минуты. А из этой самой ДНР выехать было не так-то и просто, — рассказывал Чупа. — Поезда перестали курсировать, рейсовые автобусы — тоже, опять же: страшно, что на блокпостах будут цепляться, почему это я уезжаю, вместо того, чтобы "родину защищать". А какая же это родина? Я выехал единственным путем, который тогда еще был спокойным. В пять утра сел в Макеевке в маршрутку на Бердянск. Ничего не происходило. Проехал через три блокпоста ДНР и через три украинских. Даже сумки не проверяли, только паспорт, один раз. Но я боялся. На всякий случай, удалил из телефона все эсэмэски и фотографии, все контакты переписал латиницей, потому что они были по-украински, а телефоны проверяли. На границе ДНР вошел боевик в мундире, я от страха еле живой, даю ему паспорт — а ведь он мог с ним сделать все, что угодно — а тот едва глянул и отпустил меня. Во Львове, как добрался, я землю целовал, на новую работу пришел со страшным похмельем.

Потом какое-то время Чупа жил в Варшаве, которую ранее описывал, не видя ее. Я спросил, и чем же столица его удивила? Чего ожидал, и что увидел? Тот пожал плечами.

— Да ничем и не удивила, — сказал Алексей. — Она была именно такая, как я и думал. Единственное, мне казалось, что на рынке какая-то жизнь идет, а это всего лишь маленькая площадь для туристов.

В Польше Чупа переводил Хласко [137]на украинский язык. Он считает, что описания автора послевоенной Польши, это именно то же самое, что сейчас происходит в Украине.

— И будет, — говорит он, — происходить. И все эти ломаные, измененные характеры… Ведь в Украине — это самая актуальная тема. Весь этот военно-послевоенный мир.

Как-то раз я был во Львове с Володымыром из Донбасса, русскоязычным писателем, который видел подход боевиков с церковной колокольни. В прошлом — Владимиром. С нами был и Чупа.

Оба с Донбасса, оба писатели — но друг друга они не знали. Услыхали один о другом только после бегства с Донбасса, познакомились — только во Львове. Мы стояли под пивной "Дзыга" на Армянской улице, в закоулке, который мне кажется самым львовским из всех возможных закоулков, и лило. Володымыр печально утверждал, что всегда, как он приезжает во Львов, так льет дождь, а я про себя думал, что тут он может быть и прав, потому что сам во Львове был бесчисленное количество раз, но как-то не ассоциировал их с дождем. Короче, мы стояли во Львове, прятались от дождя и говорили про Донбасс. И практически ни в чем не соглашались. Чапа утверждал, что Донбасс следует окружить кордоном, отсечь, изолировать, и пускай делает, что желает. Его право — его дело. Володымыр на такие предложения злился. Он твердил, что все наоборот, что народ Донбасса только и ждет протянутой со стороны Киева руки, что народу необходимо помочь, прижать, и что его еще удастся вернуть в национальное лоно. Что обстреливать нельзя, что надо как-то деликатней… Что, возможно, есть еще какой-то шанс, что еще и не поздно…

Чупа вежливо слушал, так же вежливо кивал головой.

Володымыру, думал я, просто не было куда возвращаться.

— Боже, как же мы их не любим, — говорила мне пани Мария, у которой во Львове я часто снимаю квартиру. От нее я узнаю все городские сплетни, потому что пани Мария висит на телефоне с утра до ночи. К тому же знает все новости, потому что телевизор так же не выключается с утра до ночи, а еще имеется планшет, дети недавно купили, так что старенькая пани Мария все сообщения проверяет еще и на порталах.