Земовит Щерек - Татуировка с тризубом

— Молдаванка? — говорили мне. — Сейчас это просто грязный пригород, где полно людских отбросов. Ничто там уже не напоминает давние времена, когда у бандитов был стиль, обаяние и принципы.

Правда, у меня не было никаких сомнений в том, что тогда, в начале века, Молдаванка тоже была ничем иным, как грязным пригородом, в котором полно людских отбросов, но у меня не было сомнений и в том, что нынешняя Молдаванка в легенду, скорее всего, тоже не перейдет. Одесса делалась все менее исключительной, и местные гопники выглядели точно так же, как гопники из какого-либо другого города, от Кишинева до Петропавловска-Камчатского. Я ходил среди низких домиков, которые вовсе не были более грязными, чем где-либо еще, но чем глубже я заходил, тем чаще по спине пробегали мурашки. Потому что в подворотнях и вправду стоял банды говнюков и гопников, и если бы им захотелось меня подрезать, или же устроить чего-нибудь такое, что в пост-Совке весело называется гоп-стопом , то шансов у меня было бы, считай, что никаких. Так что я шел, немного с душой в пятках, стараясь глядеть прямо перед собой и шагать уверенно.

На Староконном Рынке, одном из давних центров района, теперь размещался здоровый базар, окруженный претенциозной, гадкой оградой. То был целый городок, где можно было купить инструменты для мастерской, строительные товары, электрическое оборудование. Что кто желает. Но через него я прошел быстро. Я не сильно люблю базары. Они разочаровывают. Это миражи. Снаружи они выглядят словно обещание сокровищ, невозможных вещей и тайн, а кончется все — как и всегда — тривиальными и скучными функциональными устройствами.

Но сама Молдаванка мне нравилась, потому что в ней было нечто от спокойствия той южной Советской страны, которая в жаркие дни умеет быть такой утешительной. Люди двигались здесь неспешно, а широкие пространства асфальта были нагреты, словно пески пустыни. Над асфальтом волновался разогретый воздух. Как-то раз я видел здесь, как раз в таком волнующемся воздухе, как двое десятилетних пацанов пристали к другому такому же десятилетнему пацану, перепуганному и заплаканному, и обыскивают ему рюкзак. Я прогнал их. Заплаканный смылся в сторону центра, а двое обыскивающих, держась на расстоянии в несколько метров, шло за мной и обливая меня изысканным матом. Проходящие люди ухмылялись, а мне было как-то глупо. Я не сильно знал, что поделать, потому уселся в трамвай, молясь о том, чтобы говнюки сели со мной, но им, к счастью, не захотелось. Я глядел в окно, как они становятся под какой-то кирпичной стеной и стреляют глазами, к кому бы привязаться. Они прогнали меня со своей территории, изгнали лаем, словно молодые псы и вернулись к охоте на мелочь, которой я помешал.

Никогда я толком не мог сказать: сильно я люблю Одессу или не люблю. И до сих пор этого не знаю. Очень много вещей в ней меня раздражает. Например, то, что в жаркие дни, когда ноги уже отваливаются от лазания по одним и тем же бесконечным улицам, негде присесть. Здесь нет лавочек, а кафе, как правило, располагаются ближе к морю. Монотонный ритм улиц, пересекающихся под прямым углом, приводит в ступор. Одесса не очень дружественно настроена к человеку.

Собственно говоря, все публичное пространство в Одессе ограничивается бытием скансеном самой себя. Предназначенного восхвалять собственное прошлое, которое является брошенным прошлым. Которое никто не культивирует, но о котором каждый пиздит и, если спросить, будет распространяться часами. Неподалеку от оперы все отремонтировано и неестественно заштукатурено, так что город здесь выглядит словно преувеличенно размалеванная портовая проститутка. Ну а в остальных местах — словно проститутка запущенная. Ну а шикарные магазины, растыканные то тут, то там, только подчеркивают преувеличенный макияж и запущенность. Еще меня раздражает пустота вокруг Одессы. Меня бесит то, что вокруг нее нет городков, деревушек, поселочков, по которым хотелось бы бродить, путешествовать, ездить на маршрутках. Да нет, все это имеется, но оно настолько монотонно и привалено этим постсоветским силикатным кирпичом, припорошено вывесками, что плакать хочется. Остается только сидеть в старом городе и пить от отчаяния.

В одесском парке Шевченко есть одно такое местечко, где весь этот постапокалипсис виден как на ладони. С одной стороны — стоит стадион "Черноморец", обложенный каким-то розовым фаянсом в форме последовательности жилых домов, что, наверняка, должно было символизировать старинную застройку Одессы. А чуть подальше, посреди диких зарослей, стоят развалины стадиона. Выглядит все это словно руины древнегреческого стадиона, но это советский стадион. В нем выпивают жулики, сидят на корточках гопники. И над всем этим, словно вавилонская башня, спроектированная в безумные девяностые годы, вздымается дворец нового, постсоветского мещанства: наиболее гадко выглядящий жилой комплекс в радиусе нескольких сотен километров, а ведь в радиусе нескольких сотен километров можно найти множество других чудес.