Земовит Щерек - Татуировка с тризубом

Поезд на север, во Львов, отходит с одесского вокзала вечером. В другую сторону — тоже. Это телепортация. Вот это в украинских поездах мне страшно нравится. Поездка продолжается, как правило, только ночь, полки в купе удобные. Все чистое и работает. Над полками имеется мягкий свет, и можно читать, сколько влезет, не опасаясь ворчания пассажиров, что им хочется спать.

Во Львов из Одессы я ехал с Вовой, пареньком двадцати двух — двадцати трех лет, и который никогда еще не выезжал из города. Совершенно никуда. Он чувствовал себя украинцем, хотя украинский язык знал чисто теоретически. Вне школы он им нигде не пользовался. Впервые в жизни он собирался увидеть иной, чем Одесса, город, иную реальность. Меня это увлекало. Допоздна я выпытывал его о том, как он представляет себе тот или иной известный мне город, а он отвечал. Я сравнивал с тем, что знал. Варшаву и Краков. к примеру, он представлял себе мало оригинально, но, похоже, интуитивно, как нечто среднее между Москвой и Берлином. Львова он представить себе не мог. Да, он слышал, что, вроде как, красивый. Говорил, с улыбкой, что вроде как даже красивее Одессы, только сам он это не верит.

Я не мог дождаться, кожа же мы доедем до Львова. Я предложил, что повожу его, более-менее, по центру. Вообще-то я сам терпеть не могу водить людей по городам, но здесь не мог удержаться — я просто обязан был увидеть, как кто-то, никогда не покидавший родной город, отреагирует на что-то совершенно незнакомое. На австрийскую архитетуру центра, на дома старого города. Столь отличные от Одессы, которая всегда мне казалась продуктом старинной версии глобализации, похожая на выставляемые "Большой Европой" города в тропиках или субтропиках, на Новый Орлеан, Батуми или Гавану.

Мы вышли из вокзала, а я ожидал его реакции. Вова осматривался по привокзальной стоянке, крошащейся то тут, то там разогретой солнцем сковороде, и ничего не говорил. А что ему было говорить: маршрутки, такси, побеленные бордюры, будки с пивом и жратвой. Украинская, постсоветская униформизация. Мы сели в трамвай, Вова все так же ничего не говорил. Въехали в Грудецкую — опять ничего. В улицу Бандеры — опять ничего, только разглядывался.

— Ну как? — не выдержал я.

— Ну, — сказал он, — немного как у нас.

Я не отзывался до тех пор, пока мы не вышли недалеко от старого города. Я провел Вову на рынок.

— И как? — спросил я.

— А ничего, — ответил тот, разглядываясь.

— Ну так как, ничего? — не сдерживался я. — Скажи что-нибудь больше.

— Ну… — отвечал тот, не понимая, что я имею в виду, — ну, да, красиво, ну… немного не так, как в Одессе, но и не сильно…

Из Донбасса во Львов ездил поэт Алексей Чупа. Молодой, год рождения 1986, невысокий, блондин немного российского такого типа красоты. Когда я его в первый раз увидал, то подумал, что даже если бы встретил его на другом конце света, то сразу бы подумал, что это русский. А оказывается — вовсе даже и не русский.

Родился он и воспитывался в Макеевке, горнопромышленном городе недалеко от Донецка, но семья очень-очень давно эмигрировала туда с Галичины. Он закончил филологический факультет, но работал на макеевском коксохимическом заводе, а по вечерам устраивал в Донецке слэмы [134]. Сам рассказывает: скучно, как вермишель с постным маслом, потому что в Донецке вообще мало чего происходило.

Он немного отличался от других донетчан, потому что его интересовала Украина. Чупа участвовал в первом Майдане, там немного набрался украинского настроения: Кузьма Скрябин, Юрий Андрухович, Сергей Жадан [135]Ведь Донецк был немного похож на Одессу: город жил сам для себя и в собственном соусе. А Чупа, например, любил ездить во Львов, что для обычного донетчанина просто непонятно. Ведь известно: донетчанин знает, что Львов город красивый, но он не в состоянии понять, как можно провести сутки в поезде, чтобы увидеть какой-то там город на другом конце страны. Тогда уже в Казахстан ближе. А там ведь еще и те бандеровцы…

Для Чупы Львов был совершенно другим миром. С собой он брал своих донецких знакомых, уже на вокзале они затоваривались водкой или пивом — и отправлялись в город. Донетчане глядели по сторонам и ловили челюсти где-то возле колен. Впервые в жизни они видели город, не имеющий российско-советской формы. Они глядели на фасады жилых домов и недоверчиво качали головой. Крутились по улочкам — и вздыхали. У Чупы уже имелись свои заранее высмотренные места: забытые дворики, расхреняченные подворотни, заброшенные и забытые лестничные клетки. Ребята вылезали на крыши через валящиеся чердаки и пялились на город, отпивая из бутылок. А потом возвращались ночным в Лонецк; ехали всю ночь, целый день и дома были поздно следующей ночью. Словом — Чупа возил коллег, чтобы хоть один день они поглядели на другую, странную реальность.