Сергей Чилая - Донор

- Маня! Я не ем рыбные котлеты. Ты же знаешь.

- Эта девка-гойка, которую ты тайно водишь в дом уже который раз, не нравится мне. Похоже, всем дает... Я собралась звонить бабушке на дачу, чтоб порадовать ее твоей всеядностью.

- Ты спятила, Манефа! Это Инна. Ее папа - тот красивый генерал с лампасами на штанах, что нравится тебе. Твой приятель, хромой майор с усами, - его подчиненный. А теперь звони бабушке, старая сука!

Между ним и Манькой была разница в 25 лет. Ему иногда казалось, что меньше, иногда - больше. Она была его первой женщиной - с длинными еврейскими ногами и коротким юным туловищем, не знавшим родов.

"Я уже никогда не узнаю, чью команду она выполняла, совращая меня в 16 лет: бабушкину или мамину, - подумал БД, - когда однажды среди ночи пришла в мою комнату и старательно, без страха быть застигнутой врасплох, будто готовила очередной обед, научила первым сексуальным премудростям."

- Форель считал, что в любви позволено все, - объясняла она. -. Сексуальные контакты не терпят прямолинейности и традиционализма. Поэтому вспомни, Бэрэлэ, чему я тебя только что научила, разбуди фантазию, соберись с силами еще раз и... делай со мной, что хочешь. Опыт и мастерство здесь приходят только с годами...

Занятия в сексуальном университете, в котором ректором, деканом и преподавателем служила Манька, продолжались несколько месяцев. После Маньки ему перестали нравиться девчонки-школьницы. Его стали интересовать взрослые замужние женщины. Но только Манька иногда позволяла ему заняться с собой любовью, всякий раз приговаривая:

- Только не мастурбируй в одиночку, ребенок. Станешь плохим любовником.

Однажды ночью, после очередного урока, она заявила:

- Мне кажется, ты проявляешь завидное непостоянство на пути к достижению жизненных целей.

- Маня! Зачем тебе этот чертов майор? Он хромает и плохо пахнет.

- Дурачок. В мужчине это не главное.

- А что главное? Постоянство в достижении жизненных целей?

- Майор сегодня может себе позволить все. Он свободен. Свободен от обязательств, ответственности. Даже слепому видно, что он не состоялся ни как офицер, ни как глава семьи, ни как любовник. Я понимаю, что именно это последнее интересует тебя больше всего.

- Зачем ты тогда пускаешь его в свою постель?

- Мне его жалко. Но еще больше мне жаль себя. Я ведь тоже не состоялась. Сначала эта проклятущая война, потом смерть брата, которого я любила совсем не сестринской любовью...

Она замолчала.

- Помнишь, Маня, давным-давно ты показывала мне куру, приготовленную для супа, живот которой был набит яйцами: от мелких, как лягушачья икра, до почти готовых, с мягкой скорлупой... Эта чертова курица с кучей яиц внутри в последнее время не дает мне покоя... Я постоянно стараюсь пристроить ее куда-то... Встроить в еще несуществующую модель консервации органов или выстроить саму модель по примеру этой куры...

- Ты сможешь, ребенок... Господь наградил тебя всем, - сказала Манька, думая о чем-то своем. - Кроме здоровья, ума и привлекательности, он дал множество талантов, которые так настойчиво развивала твоя бабка. Ты прекрасно играл, и все думали, что ты станешь непревзойденным пианистом-исполнителем, но ты, прямо как на грузовике, въехал в этот гнусный джаз и перестал серьезно заниматься музыкой.

- Маня! Джаз на какой-то момент стал моей жизнью, хотя я прекрасно знал, что эта музыка в нашей лучшей дремучей стране будет еще десяток лет под запретом. Я бы никогда не расстался с ним, как пианист, если бы не услышал, как играет Мишка Брусиловский, тот самоучка из ресторана "Нарва". Мне так было никогда не сыграть, несмотря на технику.

- Дурень! Ты играл в сто раз лучше Мишки! Он был и остался тапером. И он, и вся округа знали это. Единственная вещь, которую он хорошо играл "Take the "A" train". Что на тебя нашло тогда? Почему ты ни разу не завернул в "Нарву", чтоб еще раз послушать его? Кто держал тебя за руки, не подпуская к кабаку, где даже официанты доплачивали за твою игру?

- Я был там... Несколько раз слушал Мишку... Не знаю...

- А теннис, ребенок. Почему ты бросил теннис? Опять оказалось, что...

- Попридержи рот, старая кошелка. Не забывайся... Я давно профессор. Написал кучу книг. Создал школу...

- И клиническую хирургию, где тебе прочили прекрасное будущее, ты тоже бросил...

- Я не бросил. Меня вынудили обстоятельства. Они, похоже, все хотели, чтобы я ушел, потому что слишком хорошо... оперировал. Кто согласится такое терпеть? Я ушел в трансплантологию. Это было как любовь к джазу и теннису, только более сильная и мучительная. Я надеялся, что после первых удачных пересадок сердца человеку, сделанных Барнардом в захолустной Южной Африке, смогу доказать возможность выполнения подобных операций в нашей блядской, но чудесной стране.