Мартин Сутер - Лила, Лила

Открыв дверь с табличкой «Издательство «Кубнер». Просьба входить без стука», посетитель оказывался прямо у стола Ханнелоры Браун, которая, что называется, была едина во многих лицах: и секретарствовала, и по телефону соединяла, и кофе варила, и с прессой связь держала. Карин Колер любила ее за несгибаемый оптимизм, хоть иногда он и действовал ей на нервы.

– Если меня пристрелят, ищите убийцу среди жильцов дома напротив. Из-за неправильной парковки.

– О'кей, Карин! – Ханнелора лучезарно улыбнулась. – Кофе?

Карин кивнула и прошла к себе в кабинет, на двери которого по-прежнему висела табличка «Д-р К. Колер. Главный редактор». Села за стол, с нетерпением ожидая, когда Ханнелора принесет кофе. Без кофе курить невкусно. А без сигареты она не могла просматривать почту.

Карин Колер уже стукнуло пятьдесят два, и все-таки почту она изо дня в день просматривала с интересом. Вдруг там обнаружится что-нибудь такое, отчего жизнь примет новый оборот. Фантастическое предложение, дифирамб одному из ее авторов в культурном разделе солидной газеты, рукопись, обреченная стать бестселлером. С тех пор как она уволилась, шансы возросли вдвое. Почту она получала дважды: дома, как независимый редактор, и здесь, в издательстве.

Многолетняя привычка радоваться почте имела свое преимущество: разочарование, что опять не нашлось ничего из ряда вон выходящего, ощущалось не так остро. Карин вооружилась красным карандашом и принялась обрабатывать важнейший документ сегодняшней почтовой добычи: корректуру сборника литовских рассказов.

Через полчаса к ней зашел Эвердинг. Несколько недель назад он начал курить трубку, что отнюдь не добавило ему привлекательности. Карин знавала других курильщиков трубок, но те всегда курили как бы между прочим. У Эвердинга курение выглядело занятием первостепенной важности. На письменном столе у него красовались теперь стойка с шестью трубками, пепельница с пробковым полукружьем для выбивания трубочной головки, кожаный стакан для игры в кости, где он держал ершики, несколько банок с разными сортами табака (для определенного времени дня и определенного повода), инструмент для набивания трубки, карманный кожаный футляр для табака и двух трубок, а также специальная зажигалка.

Эвердинг постоянно то набивал трубку, то раскуривал ее, то снова набивал и снова раскуривал, то смахивал со стола табачные крошки, то выколачивал пепел. Ногти у него на правой руке были с трауром, а письма и рукописи, прошедшие через его стол, пестрели черными отпечатками пальцев и следами сажи.

Сейчас Эвердинг сжимал в зубах непомерно большую и непомерно длинную коричневую трубку и пытался говорить, не выпуская ее изо рта:

– Эфо оф Фтайнера. – Он положил Карин на стол две рукописи. Вынул трубку изо рта, сказал: – Просмотри, – и вышел, оставив сладковатое облако дыма.

Клаус Штайнер – однокашник Эвердинга, редактор в издательстве «Драко» – иногда присылал им рукописи, которые считал вполне заслуживающими внимания, хотя «Драко» их отклонил. Карин ненавидела эти «остатки с барского стола». Среди текстов, испещренных размашистыми пометками Штайнера, еще ни разу не попалось ничего мало-мальски путного.

Она запихала корректуру и обе рукописи в сумку. Самое приятное в работе независимого редактора, что ею можно заниматься дома.

Под дворником ее старенького «опеля» торчала штрафная квитанция на сорок евро. Отправив в сумку и эту бумажку, Карин глянула на тот подъезд, возле которого час назад на нее напустился склочный мужичонка. Сейчас он, ухмыляясь, стоял у открытого окна, словно дожидался ее. Карин решила оставить его без внимания. Но, бросив сумку на заднее виденье и освободив руки, показала ему кукиш.

Три часа кряду она правила корректуру литовских рассказов. Потом съела салатик и бутерброд с сыром и приготовила кофе, чтобы заодно выкурить третью сигарету, последнюю перед аперитивом. В день она позволяла себе шесть сигарет. Одну – после утреннего кофе, вторую – после кофе в конторе, третью – после обеденного кофе, четвертую – с аперитивом, пятую – после ужина и шестую – перед сном.

Карин села на диван и взялась за драковские рукописи. Первая представляла собой сумбурные зарисовки из жизни молодежи некоего мегаполиса, скорей всего Берлина. Надежда, что они постепенно сложатся в связное повествование, пошла прахом уже через полчаса сквозного чтения. Она отложила рукопись в сторону.

К второй рукописи было приложено сопроводительное письмо, самое обыкновенное. Кто-то писал, что якобы посылает рукопись своего друга, который сам не отважился это сделать.