Этьен Херден - Долгое молчание

Как-то раз, когда они сидели там, Сальвиати достал перочинный нож. Он вложил его в руку Джонти и сжал его маленькие пальчики на рукояти. Потом он отошел от него и долго-долго смотрел в долину. В тот вечер Летти увидела нож у Джонти на тумбочке возле кровати.

— Где ты его взял? — Она выглядела заметно расстроенной.

Первым порывом Джонти было сказать ей, что нож ему дал Дядюшка Итальяшка, как называли Немого Итальяшку дети, но почти сразу передумал:

— Я подобрал его на горе.

— Где именно, малыш? — Настойчивость матери ему не понравилась.

— Возле закрытой пещеры.

Летти смотрела на него так, словно увидела привидение. Ее губы медленно произнесли слово «пещера», но она не издала не звука.

Всю ночь Джонти слышал, как мать мечется по дому. Уже после, много лет спустя он понял, что она сложила вместе два и два. Она поняла тогда, как впоследствии он сам, что пещера стала последним пристанищем Испарившегося Карела и что именно это Немой Итальяшка пытался сказать Джонти.

Но прогулки Джонти и Сальвиати не заканчивались на пещере: последним местом назначения была статуя Девы Марии, которую мальчик видел издалека, сидя на плечах каменотеса. Они возвращались на уровень земли, и там, превосходя ожидания своим размером, с бескрайним Кару в качестве фона, стояла статуя.

Джонти наблюдал за тем, как итальянец вырывал сорняки, прораставшие у ног Марии, подбирал осколки бутылок, оставленные молодежью после пикника и счищал засохший птичий помет с головы и плеч статуи.

Некоторое время они отдыхали рядом со скульптурой, а потом не спеша спускались вниз по склону, возвращаясь в город, где официозно пожимали друг другу руки, стоя перед центральным магазином, а потом расходились каждый своей дорогой, словно бы и не были знакомы — вприпрыжку несущийся мальчишка в шортах, с загрубевшими ступнями и руками и огненно-рыжей копной волос, вспыхивавших на солнце, и старик со строгим римским носом и крепким смуглым телом, прогуливающийся вдоль оросительных желобов, словно проверяя, соответствует ли градиент потока закону его соотечественника Бернулли.

Любезная Эдит сидела под перечным деревом в обители Ордена Безмолвия. Откуда-то издалека доносились звуки города, напоминая стайки странных птиц, проносившиеся над самым горизонтом: вопли школьников, вышедших на перемену, призывные крики слугам поверх садовых заборов, голоса фермеров, переговаривающихся с рабочими. Для Эдит, уже привыкшей к осторожным шорохам, затаенному дыханию и безмолвным молитвам у ног Святой Девы, каждый звук был подобен яркой птичке. Словно пестрый зимородок над городской запрудой. Словно оранжевый виреон в тростниковых зарослях. Словно ярко-зеленая нектарница, трепеща крылышками подлетавшая к миске с подсахаренной водой, которую она всегда ставила на подоконник в своей комнате в Перьевом Дворце. Здесь Эдит узнала, что молчание есть дисциплина, убеждение, мир, вселенная-Бог. Она часто приходила сюда посидеть под перечным деревом и слушала щебет ярких птичьих стай, служивших голосом миру по ту сторону забора. Голоса, как она обнаружила, были облечены в плоть. У голосов был теплое дыхание, ласкавшее ухо и делавшее тебя человеком. И Любезная Эдит сидела на скамейке, которую мать-настоятельница назвала — Решение.

Решение была сделана руками матери-настоятельницы: она обожала плотничать и сделала прекрасные стулья, стоявшие в крошечной комнатке позади кухни. Она поставила Решение в самом дальнем уголке сада обители, потому что знала, что отсюда слышны голоса Мира — с большой буквы — во всей своей чистоте.

Скамейка была установлена здесь и названа Решением потому, что здесь сидели только неофиты Ордена, новички, собравшиеся принести обет молчания. Но до того им предстояли три месяца испытательного срока, перед тем, как обет будет принят безвозвратно и женщина станет полноправным членом Ордена Безмолвия.

Это были новички вроде Любезной Эдит, которые приходили посидеть сюда, когда тишина в комнатах, коридорах и капеллах Ордена начала отдаваться в их головах звенящим аккордом, превращаясь в нарастающий оглушительный рев, когда они начинали сходить с ума от желания услышать хоть какой-то звук — ласковый голос, смех или плач.

Это были молодые девушки, которые все еще продолжали говорить во сне, иногда громко вскрикивая, так что все сестры, вздрогнув, просыпались и, соскользнув с постели и на коленях выпрашивали у Господа поддержки для юной сестры, которая не может контролировать себя во сне.