Маша Рольникайте - Долгое молчание

М.Рольникайте

Долгое молчание

Повесть

Теперь, когда никто ее не видел и не надо было казаться спокойной, Жене стало еще труднее. Она осталась одна. Совсем одна, наедине с тем, что вдруг вернулось…Володя спал. А она лежала с закрытыми глазами и старалась думать о другом. О больных, которых сегодня госпитализировала. Того, планового, с обострением язвенной болезни, опять пришлось отправить домой — нет мест. А куда она его завтра положит? Из терапии в ближайшие дни никто не выписывается. И все равно ее мысли возвращались к Лиде — как она вошла вслед за носилками "скорой". Женя ее узнала сразу. И Лида ее — тоже. Обрадовалась, в первое мгновение, кажется, хотела броситься к ней. Но оттого, что впереди носилки, больной, — просто улыбалась. А она, Женя, стала поспешно осматривать больного, заполнять историю болезни. Фамилия. Год рождения. Какие еще жалобы. По поводу чего оперирован. Лида стояла рядом. Потом больного забрали в отделение. И Лида села у стола. Совсем близко. Но ведь ничего неожиданного в том, что они встретились, нет. Она же все эти годы понимала, что они могут встретиться. Лида улыбалась, говорила. Мгновеньями Жене даже чудилось, что эта женщина, врач "скорой", которая теперь сидит напротив нее, — не та Лида, которая была там, в Германии, в лагере. Что это — другая. Но это была она, та самая. Только очень непривычная — полная, в белом халате. И морщинок тогда не было. А голос тот же. Даже не сам голос, а манера говорить — чуть протяжно. И губы теперь крашеные. Модной перламутровой помадой. И волосы, конечно, отросли. Оказывается, они у нее вьющиеся. А может, это завивка? Теперь, ночью, две Лиды то сливались воедино, то снова разделялись: тогдашняя — худая, со стриженой головой и в полосатой лагерной одежде, и сегодняшняя — полная, в белом халате, с перламутровой помадой на губах и завитушками волос из-под белого колпака. Будто их две. Но Женя их соединяла. Эта, сегодняшняя, врач "скорой"- та же самая Лида. Может, разбудить Володю и рассказать ему? Не только про сегодняшнюю встречу. Про все. "Помнишь, ты хотел — еще давно, в первые годы, — чтобы я тебе рассказала о лагере. Но тогда я не могла…" Если бы Володя сейчас проснулся, спросил… Не спросит. Даже если проснется и увидит, что она не спит. Подумает — опять приснился лагерь, и зажжет свет. Чтобы убедилась — она дома. И будет лежать молча. Но спрашивать не станет. Ведь хотела, чтобы не спрашивал. Еще с самых первых дней, когда только поженились. Она тогда часто кричала во сне — снился лагерь. Сама удивлялась, что кричит, — ведь там, когда это было, не кричала. Неужели теперь, дома, это страшнее? Володя ее сразу будил, зажигал свет и начинал успокаивать: она здесь, дома. Ей больше ничего плохого не сделают. Женя слушала и старалась унять дрожь. Но когда он, успокоив и укутав ее, начинал спрашивать, что же ей приснилось, она молчала. Только извинялась, что разбудила его. Володя хмурился. — Как перед чужим извиняешься. Иногда принимался уговаривать: — Ну скажи, что тебя мучает? Ведь легче станет, когда выговоришься. Она это понимала. Но рассказать не могла… Однажды ей приснилось — этот сон потом часто повторялся и очень ясно, — что в лагере селекция. Унтершарфюрер медленно идет вдоль их строя и отбирает совсем исхудавших. Сейчас их уведут в газовую камеру. Он приближается. Уже совсем близко. Остановился. Смотрит прямо на нее. Вдруг ткнул плетью. В нее! Чтобы вышла вперед. Но она стоит. Потому что ведь погонят в газовую камеру. Конвоир больно хватает за руку. Нет! Она не пойдет! А он тащит, руке очень больно. "Не пойду!.." Она не может кричать, и конвоир ее тащит. — Женя… "Не пойду!" — Проснись… Это Володя держит ее за руку? Она разлепила веки. — Ты дома. Понимаешь — дома. Это их комната. И Володя здесь. А там, за стеной — мама. Будильник тикает. Вот на стуле лежит ее платье. Ее зеленое платье. А все равно был еще и лагерь. Унтершарфюрер ткнул плетью в живот. И конвоир потащил ее. Володя, кажется, что-то говорил. Но она не понимала. Ведь селекция была. Только что. А где все другие, которых унтершарфюрер отобрал? — Ты меня слышишь? Она кивнула. И смотрела на него. Это Володя. А лагерь приснился. Только приснился. Володя не выдержал: — Когда ты так молчишь, мне кажется, я в чем-то виноват перед тобой. Что не пережил того, что ты, что тебе еще и теперь плохо… Она мотнула головой — нет, теперь уже хорошо. Но Володя все равно продолжил:-…а я тебе ничем не помогаю.