Этьен Херден - Долгое молчание

Они немного посидели молча. Инджи изучала пейзаж — зеленеющая, поросшая кустарником равнина взбегала вверх от дома и переходила в теснину; дом окружали огромные дубы; вокруг валялись куски дерева; рваные склоны горы, а на самой вершине хорошо видна стайка бабуинов. Все здесь обладает поразительной земной текстурой, думала Инджи, тем качеством, которое заставляет вас прочувствовать эту страну заново. Она пошевелила босыми ступнями — мягкими из-за постоянного ношения обуви — в древесных стружках, и вверх поднялся запах дерева и прелых листьев.

Крыши и деревья Йерсоненда лежали под ними, на расстоянии не меньше километра. С этой выигрышной позиции он казался игрушечным городом с аккуратными полями, а дома лишь слегка проглядывали между деревьями.

Джонти встал, и она услышала, как он загремел чем-то внутри дома. Инджи встряхнула распущенными волосами и расслабилась. Джонти появился с двумя кружками чая. Оловянная кружка была на ощупь тепловатой. Инджи принюхалась к чаю, но не распознала аромат. Она сделала глоток, и по пищеводу растеклось приятное ощущение, словно перышко, которое взлетело вверх от дуновения ветерка, запорхало и медленно опустилось вниз.

Джонти сел на стул и вздохнул.

— Мой отец, Большой Карел Берг, все еще сидит в карете там, наверху, в пещере. — Он показал на ущелье. — В конце концов он вернулся, чтобы забрать мать и меня. Он принял важное решение. Он хотел перевезти нас в Кейптаун после того, как извлечет воду из горы. И вот до сих пор сидит там.

— Почему?

— Вода отказалась.

— Что вы имеете в виду? — спросила Инджи Фридландер. Она сделала еще глоток и почувствовала, что аромат мокрых стружек, как прозрение, вливается ей в ноздри и поселяется внутри головы.

Он был высоким и темным, тот мужчина, что проснулся в своей спальне в Йерсоненде одним летним утром в 1940 году — почти за шесть десятилетий до визита Инджи. Ноги отца Джонти Джека упирались в спинку двуспальной кровати, а если он как следует устраивался на подушках, становилось ясно, что для второго человека места почти не оставалось.

Простыни на стороне его жены Летти уже были холодными, и Большой Карел Берг вздохнул. Она опять поднялась рано, преследуемая своими тревогами. Но тут, как гроза на равнинах, на него обрушилось воспоминание о только что виденном сне. Сердце заколотилось быстрее, грудная клетка вздымалась и опускалась чаще. Он откинул в сторону простыни и уперся ногами в пол с решимостью человека, который знает, что сегодняшнее пробуждение знаменует нечто очень важное. Он быстро натянул на себя одежду для верховой езды и поспешил в ванную, улыбаясь, потому что знал, что говорят о нем в Йерсоненде: «Большой Карел Берг не может постоять спокойно, даже когда мочится». Он энергично почистил зубы, поплескал водой в лицо, глубоко втирая ее прохладу в щеки. Потом влажными пальцами расчесал волосы и натянул сапоги для верховой езды.

Летти в кухне стояла спиной к нему. По ее плечам он видел, что это один из тех самых случаев. Никто из них не произнес ни слова; оба знали, что все уже сказано. Каша остывала в миске, он съел ее, стоя на веранде. Отсюда он видел, как просыпается Йерсоненд, потому что их дом был построен на возвышенности на краю города, между более богатыми домами и Эденвиллем, где жили бедные семьи черных и цветных.

Позади дома он слышал звуки просыпающегося Эденвилля — лаяли собаки, вопили ребятишки, окликали друг друга-взрослые. Перед ним, внизу, в домах Йерсоненда, все было более мирным; дымок уже курился из труб, он слышал, как кто-то колол топором дрова, пикап лавочника затормозил перед магазином. Черный форд с красными бортами, и всякий раз, как он тут останавливался, он словно давал знак, что здесь, в Йерсоненде, можно вести бизнес. Бизнес, разумеется, мелкий, потому что в Йерсоненде имелся лишь один юрист — брат Летти, один доктор, паб, который вот-вот откроется, бойня и кое-что еще. На Карела снова нахлынул его сон. Он закрыл глаза, ощутив, как кровь застыла в груди. Потом, оставив миску из-под каши на столе прямо на веранде, он резко повернулся, бросил один-единственный взгляд на дом, в котором вырос — Перьевой Дворец — и сбежал по ступенькам вниз.

Не попрощавшись с Летти, он сел верхом и поехал прочь. Всякий раз, как на нее «находило» — когда она терялась в прошлом, в том, что до сих пор не исправилось — он оставлял все, как есть. Время научило его этому. Но чтобы выжить, ему необходимо было чем-нибудь заняться. Он галопом промчался сквозь ворота, без нужды сильно погоняя лошадь. Он не мог сказать, почему, но сегодня, прежде, чем отправиться в открытый вельд, ему требовалось проскакать через город. Люди, стоя на верандах с чашками кофе и обдумывая предстоящий им день, смотрели, как Большой Карел Берг галопом скачет по улице Вильяма Гёрда. Какого черта он опять затеял? — спрашивали они друг у друга с любопытством и легкой насмешкой. Потому что все знали о его суматошных побегах — когда настроение его жены ухудшалось, ему в голову приходили идеи; именно тогда он и совершал поступки, в точности, как его папаша, Меерласт Берг. В особенности тогда, когда Летти, сестра адвоката Писториуса, начинала стенать о том, что хорошие отношения между семьями Бергов и Писториусов невозможны, Большой Карел седлал своего жеребца, вбив себе в голову очередной великий проект.