Пол Теру - Отель «Гонолулу»

Такахаси и в лучшие времена был в гольфе не более чем любителем, а в тот день собственная игра повергла бы японца в смущение, если б он хоть что-то вокруг себя замечал. Он потерял семь мячей, а загоняя мяч в лунку, едва не свалился носом вниз. Как утомительно слезать с тележки и бить по мячу! Такахаси в рассеянности поднес мяч ко рту и чуть было не укусил его. К счастью, Юми не заметил этот жест безумца. Осознав, что едва не сунул мяч себе в рот, Такахаси отбросил его в сторону. Это Юми увидел.

— Он был прокушен, — пояснил Такахаси.

Юми уставился на него, одними губами повторяя:

— Прокушен?

Такахаси согласился поиграть, чтобы никто ничего не заподозрил, но игра выдала его с головой. Он знал, что не успевает выполнить задания, которые сам же себе установил. Вернувшись в кабинет, Такахаси обнаружил на автоответчике три сообщения от Чидзуко, его куму, то есть любовницы. Такахаси набрал ее номер.

— Не звони мне! — сердито потребовал он.

Чидзуко сказала, что волнуется: вот уже неделю от него ни слуху ни духу. Такахаси упрекнул ее в эгоизме. В Гонолулу готовятся к Рождеству, а она думает только о том, как бы побывать на вечеринках и в ресторанах. Хочет посмотреть на праздничные огни Вайкики. Хочет подарков — она собирала фигурки микки-маусов и все аксессуары, просила оставлять ей любые вещицы с изображением Микки. Еще она хотела выйти за Такахаси замуж.

При одной мысли о требовательности Чидзуко Такахаси впал в ярость и принялся орать на нее: «У меня нет времени!» Он не давал ей вставить ни слова, сколько она ни пищала что-то себе в оправдание. Девушка растерялась, на миг за собственным криком Такахаси услышал, как она повторяет по-английски «прости», «sorry», твердила она, «sorry», как будто по-английски это было доходчивей, тихо, покорно шептала свое «sorry», словно запуганный ребенок.

Такахаси швырнул трубку. Он так и не остыл от злости, даже не сказал Чидзуко, что его пригласили в резиденцию губернатора, в «Вашингтон-плейс» на рождественский обед. Приписка на приглашении предупреждала: «Просьба игрушку для кеики принести без обертки».

Заместитель Такахаси сунул ему в руки большую пожарную машину — деревянную игрушку на веревочке — и предложил:

— Мы могли бы отказаться, если вам это сложно.

— Рождественский обед у губернатора! — Голос Такахаси сорвался от возмущения.

Заместитель генерального директора кивнул, стараясь не глядеть на ввалившиеся глаза начальника, на его словно запыленное лицо, глубокие впадины щек, торчащую челюсть. Особенно страшным казалось это паукообразное, разваливающееся на куски тело в дорогом костюме. Аккуратно расчесанные на пробор волосы прилипали к черепу, на тощих пальцах выступали суставы, за стеклами стильных очков лихорадочно горели глаза.

Все тем же пронзительным срывающимся голосом Такахаси сделал замечание:

— Марки на конвертах не рождественские.

— На почте рождественские кончились.

— Достаньте где-нибудь.

И нужно еще ждать, ждать, прежде чем уволить этого разгильдяя. После Рождества, после всех принесенных им жертв, Такахаси намеревался избавиться от этих типов. Губы его уже репетировали фразу: «Мы в вас больше не нуждаемся». Но он так опаздывал с открытками, ему приходилось теперь засиживаться за полночь, добросовестно украшая каждую открытку поздравительной надписью и своим росчерком, желая кому-то там здоровья и процветания.

Однажды ночью Чидзуко позвонила ему: она чуть не плакала, и Такахаси пожалел ее. Закончив разговор, он позвонил по горячей линии рождественской распродажи в магазин «Дисней» и заказал новый брелок для ее браслета с талисманчиками — крошечного золотого Микки-Мауса в лыжной шапочке и красных перчатках.

Обеспечив подарок любовнице, он вспомнил и о жене, написал ей короткую записку с извинениями и просьбой о прощении и снова вернулся к открыткам, почти не замечая шума, который доносился с улицы, когда он открывал окно, чтобы выпустить из кабинета накопившийся сигаретный дым. Рождественский гомон, разнобой голосов, порой сливавшихся в хор, словно обделенные музыкальным слухом неучи пытались петь.

Наконец все открытки были подписаны. Такахаси разложил их на кровати. Получилось двадцать ровных пачек. На тумбочку он положил прощальное письмо жене в отдельном конверте, часы, чернильную ручку и обручальное кольцо. Сбросил с ног тапочки.

И все дальнейшие ритуальные жесты он продумал заранее, в тот месяц, когда, умирая, продолжал тащить на себе рутину управления отелем «Кодама». В нем уже почти не было жизни — так, лоскуток какой-то трепетал, — когда он неуклюже перевалил свое тело через перила балкона.