С детства Мириаму приучали к покорности, на воскресных проповедях ей твердили: не ослушайся отца, материи всевышнего! Добропорядочное воспитание в духе классического учебника преподобного Клайва Шомберга "Английские манеры для африканцев". Но у Мириаму был независимый нрав, и ее тянуло к Вариуки с его велосипедом "рэли", мешковатыми штанами, грубыми песнями и танцами. Он, как маяк, указывал ей дорогу из беспросветного мира Дугласа Джонса кнеоновому зареву города на горизонте. Она отдавала себе отчет в том, что он не может внушать доверия; её коробил его неопрятный вид, заплаты на рубахе, но она следовала за ним, поражаясь собственной решимости. Дугласу Джонсу не хотелось отдавать дочь за недоучку и беспутника, возмутителя покоя и порядка на фермах европейцев. "Такие типы плохо качают, — часто повторял районный комиссар. — Ими движет корысть, они сбивают с толку простодушных, неграмотных батраков, натравливают их на белых фермеров и миссионеров". Вариуки из их числа, ничуть не лучше других смутьянов. Но Дуглас Джонс вынужден был пойти на уступки: он любил, дочь и желал ей добра. Он призвал Вариуки к себе. Чего "стоит" наш будущий зять, много ли у него злата-серебра? Как и большинство батраков, Вариуки побаивался зажиточных хозяев-христиан. Он зачинил штанину, расчесал патлы и с легкой дрожью в коленях отправился с визитом.
Он стоял на пороге. Не предложив ему даже сесть, хозяева разглядывали его с головы до пят. Смущенный Вариуки не отрывал глаз от Мириаму, надеясь, что она придет на прмощь. В конце концов ему указали на стул, и он сел, уставившись в стену, не решаясь взглянуть на родителей невесты, на старейшин, приглашенных на смотрины, и все-таки чувствовал на себе пристальные взоры и явное осуждение. Дугласа Джонс, впрочем, являл образец христианского милосердия: "Подайте чаю нашему э… нашему будущему э… этому молодому человек. Что у вас за работа? Дояр? Гм, ну-ну, ничего, богатство — дело наживное, вы еще молоды. А каково жалованье? Тридцать шиллингов в месяц? Недурно, другие с меньшего начинали, истинное богатство от бога". Вариуки был горячо признателен за эти слова, он даже осмелился поднять глаза и улыбнуться старому Дугласу. Но то, что он прочел во взгляде старика, заставило его отвернуться к стене и покорно ждать казни. Казнь была медленной, холодное железо оставляло ровные, но глубокие раны. "Зачем жениться так рано? Ну-ну, как изволите, нынешняя молодежь не та, что в наше время. Кто мы такие, чтобы вас учить? Мы не против вашего союза. Но он должен быть скреплен на кресте. Венчаться в церкви! Конечно, на это нужны деньги. Чтобы содержать жену, тоже нужны деньги. Не так ли? Вы киваете головой, значит, согласны. Отлично. Разумный молодой человек — большая редкость в наши дни! В таком случае позвольте мне и моим досточтимым друзьям осведомиться о ваших сбережениях. Соблаговолите, молодой человек, предъявить старейшинам сберегательную книжку".
Вариуки был повержен в прах. Старейшины глазели на него с нескрываемым злорадством. Он перевел молящий взор на мать Мириаму, но не мог разглядеть ее лица. Он не знал, как поступить, готов был сквозь землю провалиться. Вдали от велосипеда и толпы поклонников, вдали от привычной обстановки закусочных и пивных он чувствовал себя совершенно беспомощным.
Он тяжело дышал, будто загнанный зверь; охотники, предвкушая добычу, наслаждались его агонией. Голова у него кружилась, в глазах потемнело. До сознания едва доходил голос благочестивого Дугласа Джонса. Он монотонно повторял, что не вправе обрекать дочь на лишения и нищету. Вариуки с отчаянием поглядывал на дверь.
Наконец, его отпустили. Оказавшись на воле, он перевел дух. Легкая дрожь в коленях еще не прошла. Он испытывал облегчение, очутившись вновь в привычном мире. Здесь он хозяин. Но мир словно подменили в тот день, и прежние развлечения уже не доставляли ему радости.
Казалось бы, он мог торжествовать. Мириаму ушла из родительского дома, и они уехали вместе. Он нашел работу на лесопильне в Ильмороге. Жили в шалаше, где он отсыпался после изнурительной работы и ежедневной брани ворчливых индийцев — хозяев лесопильни. Вариуки научился сносить обиды. Напарник его влезал на поваленный ствол, Вариуки становился коленями на землю и под аккомпанемент пилы напевал песни собственного сочинения, грустные песни о кровавой свадьбе сосны и топора. Опилки засыпали глаза, но от песни становилось легче на душе. Потом наступал его черед взбираться на ствол. Пила жадно вгрызалась в дерево, и Вариуки воображал себя злым великаном Мататхи, валившим непроходимые леса.
Читать дальше