Альваро Помбо - Остров женщин

— Ты правда хочешь знать, что я еще хочу знать? Я хочу знать, почему вы с Томом так и не поженились.

— Замуж выходят только служанки, которым нужна поддержка, чтобы удерживаться на плаву. Мы в поддержке не нуждались, да и сейчас не нуждаемся. Такова наша теория, а теория — основа всего. Кроме того, я не могла выйти замуж или постоянно жить с таким человеком, как Том. Он был выше меня по социальному положению да и, попросту говоря, богаче. Когда я с ним познакомилась, он был сбежавшим из Германии миллионером, наивным юношей, готовым сделать все, что я скажу, решившим к тому же изменить законный и привычный для него порядок вещей в вопросах собственности. Он хотел предложить мне свою собственность как подарок, сделать ее общей, и хотя сначала главным для нас казалась любовь и радость оттого, что мы вместе, я знала, что главное — это то, что относится к «вещи», собственности, а потому принимала все его подарки, давая ему возможность любить меня без опаски, что она нам помешает. Однако собственность всегда мешает, поскольку нельзя подарить нечто крупное так, чтобы оно потеряло свою вещественную сущность, ведь у вещей нет души. Но он думал, подарив мне свою собственность, и презренный металл, и это имение, и то, что он купил потом и тут же перевел на мое имя, а также башню и дом, которыми мы с твоей матерью владеем вместе, с постройками это всего пол гектара, основную ценность составляет все остальное… Так вот, он, дурачок, думал, что эти мертвые вещи заразятся его сумасшествием и станут свободными и легкими, обретут душу. К счастью, собственность — нечто гораздо более прочное, чем чувства, даже если их испытывает немец до мозга костей… Том продал себя и сошел с ума из-за того, что не сумел развязаться со мной. Он подарил мне все, что ты видишь, почти пол-острова, полагая, что десять гектаров сосновых лесов и лугов, будучи подаренными, перестанут быть лесами и лугами и превратятся в любовь недостойной его сумасбродки. Сумасбродка сразу все поняла, отказалась от подарка, означавшего любовь, и осталась с собственностью, означавшей собственность. А все это, в том числе и любовь, нужно было ей лишь для того, чтобы не скучать. К тому же у него осталось имущество в Исландии, и было забавно ездить туда-сюда. Надеюсь, я ответила на твой вопрос, хотя я забыла, что ты хотела узнать. Так что ты хотела?

— Я хотела понять, как я могла столько лет жить, не зная ни маму, ни тебя. Вот Тома, наоборот, я хорошо знаю, и ты совершенно права, ему не удалось вложить в свой подарок, в эти записанные на тебя чертовы гектары и постройки, то значение, какое он хотел. Ты владеешь землей, но не понимаешь, что это значит, а поскольку сердце твое с каждым днем черствеет, ты становишься все более безрассудной, если не безумной. Ты полностью отделилась от всех, даже от Тома, разве это не безумие?

— Думаешь? — неожиданно тихо спросила тетя Лусия после долгой паузы. Меня удивил ее тон, гораздо менее уверенный, чем на протяжении предыдущей беседы, и даже немного взволнованный. Она словно не замечала молчания, повисшего после ее вопроса, и казалась глубоко задумавшейся. Вдруг она свернулась клубком в своем широком кресле, как плод в утробе матери. В этой позе был хорошо виден ее затылок, а под бежевым шелком, словно на смутном рентгеновском снимке, угадывался позвоночник. — Значит, ты думаешь, я окончательно сошла с ума, да?

— Нет, я этого не говорила, и я так не думаю.

— Ты сказала, у меня черствое сердце, а это и есть безумие. Ты права, я никогда никого не любила. Я ничего не могу дать, а то немногое, что могла бы, не хочу. Ты правильно все сказала, я пустая безумная женщина.

Я почувствовала жалость, которая в очередной раз сделала меня беззащитной. Эта жалость сводила на нет ту гордую самонадеянность, с какой она недавно воскликнула: «Мы были свободны и элегантны!»

В эту минуту в комнату вошел Том. Он был в синем комбинезоне и толстом шерстяном свитере. Я подумала, что мне хотелось бы, чтобы в возрасте тети Лусии обо мне заботился такой мужчина, как Том, который любил бы меня, не обсуждая и не пытаясь исправить. Внезапно комната представилась мне маленькой сценой, какой в старину могли быть альковы в спальнях, а смотрящие друг на друга Том и тетя Лусия — парой в этом алькове, похожем на раковину, на крошечный зал, вбирающий даже случайные звуки, на свод, под которым весь мир может измениться и под которым сейчас билось усталое сердце Тома, мое усталое сердце и черствое сердце тети Лусии, говорившей со мной так непривычно жестко. Ни дела, ни боль, ни смерть уже не имели для нее значения — важно было лишь то, что ее возбуждало. К сожалению, Том являлся именно таким стимулятором, а я им не являлась, что превращало меня в простого наблюдателя, однако без моего присутствия не могло бы произойти то, что произошло. Тетя Лусия не собиралась упускать возможность преподать мне урок и показать, насколько жестока она может быть с Томом и насколько она ему при этом необходима. Вероятно, Том Билфингер, привыкший к непредсказуемости тети Лусии, сразу не понял (да и я сначала этого не поняла), что злоба витает в воздухе и отражается в высоком прямоугольном зеркале, которое не могло не отражать нас, коль скоро Господь нас создал.