Александр Проханов - Скорость тьмы

Видно, их сделал один и тот же мастер, любивший свое ремесло, желавший незатейливой, бесхитростной красотой смягчить суровость могильного знака.

Кое-где, среди молодой крапивы, возвышались мятые пирамидки с заржавевшим пятиконечными звездами, чуть красневшими облупленной краской, — видно, под ними покоились фронтовики и партийцы, деревенская советская знать, состоявшая из колхозных бригадиров и счетоводов. Тут же, за отдельными, свежевыкрашенными оградками, виднелись плоские мраморные плиты с высеченными, серо-белесыми портретами усопших. Эти могилы посещались, на некоторых пестрели бумажными ворохами обновленные венки, мерцали на могильных холмиках разноцветные, выгоревшие лампадки.

Ольга Дмитриевна наклонялась к могилам, старалась прочесть неразборчивые надписи. Ратников видел, как беззвучно шевелятся ее губы, и думал, что она ищет среди имен фамилию «Глебовы».

— Взгляните, — позвала она. Он подошел. — Какое необычное имя.

На плите черного мрамора выступало серебристо-седое лицо. Строгая немолодая женщина с застывшим выражением недоумения и печали, и высеченное имя: «Пелагея Васильевна Жизнь». И не было дат рождения и смерти, — Здесь похоронена Жизнь. Не правда ли, что-то сказочное, мифологическое, когда умирают боги, кончаются времена, исчезают земные стихии. Эта женщина напоминает хранительницу русского времени, которое завершилось, собрало с земли свой последний урожай, и хранительница ушла со своим народом. Стережет его, здесь, на кладбище, среди весенней крапивы, осенней бузины, под белыми зимними звездами. Берегиня исчезнувшей страны Молоды. Вам не кажется?

Ратников угадывал ее волнение, ее печаль и предчувствия, в которых мерещилось ей неотвратимая доля. Он не мог повлиять на эту долю, не мог ее изменить, только сопутствовал любимой женщине, а куда, он и сам не знал.

— Хорошо бы упокоится на этом погосте, где-нибудь рядом с хранительницей. Чтобы она берегла твои вечные сны, и березы роняли на твою могилу выпавших из гнезда воронят.

Ему стало больно, словно она завещала ему место своего погребения. Он подумал, что случится день, когда он снова увидит эту гранитную плиту, оградку с посеребренными завитками, увидит высеченное на камне лицо, прочитает странное имя «Жизнь», не увидев года рождения и смерти.

Они прошли сквозь кладбище, вышли за каменную изгородь. И с вершины холма открылось море, необъятный разлив с летучими разводами ветра и серебряной рябью, блеском невидимого отраженного солнца и голубыми лучами из-за белой тучи. Здесь было ветряно, свежо. Ольга Дмитриевна зачарованно смотрела вдаль, поводила плечами, не находя защиты от ветра. Он подошел к ней сзади и обнял. Она прижалась к нему. Он тихо целовал ее волосы, касался губами теплого затылка, чувствовал, как дышит она в его объятьях. Казалось, погост плывет среди бескрайних вод с зелеными парусами берез, населенный незримыми пассажирами. Под водами лежала райская страна Молода, прибежище усопших. Задумчивая перевозчица с каменным лицом направляла ковчег в чертог вечной жизни. И они, еще не шагнувшие на этот ковчег, еще живые и теплые, любящие друг друга, дорожащие хрупкими прикосновениями и тихими поцелуями, провожали уплывающих вдаль.

— Мне здесь спокойно, — повторила она.

В небе, над синей тучей, созданный из прозрачных лучей и водяных отражений, летучей пыльцы и стеклянного воздуха, возник крест. Радужный, туманный, пернатый, он реял над русским простором, как ниспосланное знамение. Ольга Дмитриевна шевелила губами, словно целовала этот ниспосланный с неба крест, благословлявший и напутствующий.

Звоны возникли впереди желтоватой колокольней, серо-желтой линялой церковью, рассыпанными вдоль дороги домами и аллеей старых тополей, в конце которой блестело и переливалось море. Тополя вместе с дорогой приближались к самой воде, исчезали у берега, и казалось, они убегают под воду, и там, в туманной глубине, невидимые, высятся высокие деревья, длится проложенная среди них колея, и кто-то сидит на телеге, погоняет лошадь, а над ним солнечная водная поверхность, с разводами и зыбкими кругами.

Они оставили машину возле церковной ограды, за которой было много молодого бурьяна, несколько могильных крестов. В открытые двери храма легкой птичьей походкой пробежала женщина в черной, до земли, юбке, неся накрытую тканью корзину. Мимо, толкая перед собой одноколесную тачку, прошел мужчина в свитере и резиновых сапогах. В тачке лежал ворох зеленоватых рыбачьих сетей. У берега, куда направлялся рыбак, слышался стук моторки. Лодка с черной фигуркой, оставляя пенистую дугу, уходила в разлив. Из церкви вышли две женщины. Одна, тучная, на раздутых ногах, опираясь на грубые костыли, с одутловатым измученным лицом, в облачении богомолки. Вторая, моложе, в грубых башмаках странницы, в черном платке, из-под которого торчал острый нос. На сухом пожелтелом лице тонкой черточкой сжались губы. Она поддерживала хромающую подругу. Обе медленно спустились с крыльца, вышли за церковную ограду.