Александр Проханов - Скорость тьмы

— Юрий Данилович, здравствуйте. Мне сообщили, что вы приняли решение оставить завод. Я полагаю, это неверное решение. Завод в вас нуждается. Промышленность в вас нуждается. Оборона страны в вас нуждается.

— Я принял решение, — ответил Ратников, — Не могу его изменить.

— Мне рассказали о ваших переживаниях. Я вам соболезную. Но государство в этот сложный момент просит вас вернуться. Назревают большие перемены. Мы подняли в небо «истребитель пятого поколения». Завод ожидает крупный военный заказ. Никто лучше вас не справится с серийным производством двигателя.

Ратников не отвечал. Его снова настигало огромное колесо, которое раскручивалось на русских пространствах, среди необъятных лесов и рек, бессчетных могил и погостов. Колесо таинственной русской истории, которая не прерывалась усилиями миллионов подвижников, не дававших иссякнуть «русскому времени». Среди них были его полузабытые предки, его деды и бабки, его покойный отец и еще живая, ненаглядная мать. Среди них был он сам, государственник до мозга костей, у которого государство отобрало любимую женщину. Теперь, сидя на ее могиле, он снова был настигнут угрюмым дыханием нескончаемой русской борьбы, нескончаемых русских утрат, нескончаемых поражений, среди которых народ, для того, чтобы ему уцелеть, должен был одержать Русскую Победу.

— Юрий Данилович, я понимаю, что у каждого существует личная жизнь со своим горем, своими потерями, — продолжал Премьер, — Но, поверьте, есть нечто большее, чем наша личная жизнь. Прошу вас вернуться. Подумайте.

— Подумаю, — глухо ответил Ратников. Телефон умолк в его перепачканной глиной руке.

Маленький тихоходный кораблик плыл по морю. На его борту собралась небольшая группа «молодеев», — тех, кого переселили из затопляемых мест, и тех, кто родился после затопления, но чтил память родной земли. Они отправлялись каждый год по водам туда, где в пучине скрылись усадьбы и монастыри, хлебные нивы и густые леса. Морское дно хранило имена деревень, названия трактов и церковных приходов, и собравшиеся на кораблике «молодеи» хотели проплыть над родиной и ощутить сквозь толщу воды ее заповедное дыхание. Они везли с собой венки из цветов, чтобы их выпустить над недоступными могилами предков, а также сумки с вином и снедью, чтобы помянуть всех безвестных, упокоенных на дне морском. Тут же на борту находился батюшка, молодой, с золотистой бородкой, которого пригласили, чтобы он отслужил панихиду по всем пострадавшим, умученным, не успевшим покинуть родные дома, погибшим от пули или от неутешного горя. Когда кораблик отчалил от берега, шел дождь, кругом стелилась водяная муть, железная палуба блестела и позванивала, и «молодеи» укрылись под тентом, сетуя на непогоду. Но дождь прекратился, тучу отнесло, и вышло солнце. Палуба блестела, как серебро, и пожилые женщины расхаживали по этому серебру, а пожилые мужчины поддерживали их под руки, радостно озирались на сверкающее раздолье.

Пожилая женщина Евгения Порфирьевна, радуясь солнцу, проникшему в ее полуслепые глаза, произнесла:

— Говорят, нынче летом последняя колокольня упала. Как же мы теперь Молодею разыщем?

Ее спутник, худой старик с косматыми бровями и каскадом морщин, странно скопившихся над одним глазом, ответил:

— Будем искать по звездам, Евгения Порфирьевна. Есть же звезда Молодея.

Старик был астрономом, который открыл в астероидном поясе небольшую планету и назвал ее «Молодей». Он был потомственным астрономом, всю жизнь наблюдал небо в телескоп, прищурив один глаз, что и возвело над его бровью целую аркаду морщин.

Через час они доплыли до бакена с красной цифрой «2», на котором недвижно сидела большая желтоглазая чайка. Под бакеном на дне располагалась городская площадь, здание уездного собрания, городской парк и реальное училище. Здесь молодеи опустили на воду веночки, и венки, сплетенные из ромашек и колокольчиков, васильков и колосьев ржи, поплыли в тихом течении, огибая бакен, и чайка поглядывала на незваных гостей.

Священник зажег уголек в кадиле, стал служить, стоя среди вод в своем серебряном облачении, окружая себя прозрачным дымом, тихо уплывавшим в сторону чайки. Ему подпевали блеклыми нестройными голосами. Пестрели платочки, круглились стариковские лысины, золотилась бородка батюшки.

— Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго преставльшигся рабов твоих, и яко благ и человеколюбец, отпущаяй грехи и потребляй неправды…