Александр Проханов - Скорость тьмы

Пошла в ванную и помыла волосы, несколько раз, душистым шампунем, до стеклянного блеска. Сушила, обдувая голову феном, вороша и взбивая волосы, создавая себе рукодельную, экстравагантную прическу. Осталась довольной. Целомудренная старомодность и девическая наивность сменились дерзким и озорным выражением, пленительно — женственной красотой. Таким было ее лицо в парижские годы. Вернулось сходство с тем лицом, что восхищало мужчин, собиравшихся за столиками в ночном кабаре, жадно стремившихся навстречу ее чарующему голосу, обнаженным плечам, поющим губам.

Из потаенного ящичка она достала шкатулку с парижской косметикой Л’Ореаль, которой не пользовалась несколько лет. Отворила, вдыхая приторные ароматы, глядя на коллекцию флаконов, разноцветных помад, фарфоровых блюдечек с гримами. Перламутровые лаки, млечно — розовые кремы, колбочки с золотистыми духами. Тушь и тени, макияж и подводка для век. Карандаши, кисточки, подушечки для пудры. Все было сказочно, напоминала колдовской набор волшебницы, желающей покорить мир своими чарами.

Уселась перед зеркалом, создавая себе другое лицо, неузнаваемую маску. Осторожно и тщательно, вспоминая щекочущее прикосновение кисточек, бархатную мягкость сладковатой помады, накладывала на ресницы тушь, карандашом удлиняла глаза, покрывала веки изумрудной пыльцой, наносила на бледные щеки и лоб золотистый загар. Губы стали алыми, сочными, она сжимала их, вытягивала в трубочку, а потом обвела смуглым карандашом, придавая рту таинственный и сладостный вид. Стала неузнаваемой. Чувствовала, как жестокие вихри пролетают мимо, ее не коснувшись. Темные лучи промахиваются, тонут в серебряном зеркале, из которого восхитительно и гордо смотрела незнакомая женщина.

Из шкафа извлекла свое парижское платье голубого шелка, с глубоким вырезом и короткими рукавами. Надела, поворачиваясь в зеркальном блеске. Голубой цвет тропической бабочки, переливы тени и света, обнаженная высокая шея и полуоткрытая грудь напоминали ей выход из сумеречных кулис на подиум, где она вставала в круг света, словно в маленькое круглое озеро. Чувствовала восхищенные взгляды, позволяя любоваться своими плечами, голыми руками, стройными, на высоких каблуках, ногами.

Достала из картонной коробки с надписью: «Армани» свои парижские туфли, надела и ощутила давно забытую легкость и стать. Нога на высоком каблуке стала упругой, стопа чудесно напряглась, кончики пальцев заострились, и она, шагнув, услышала звонкий стук каблука, легко повернулась, оборачиваясь к зеркалу. Казалась себе выше, стройней, обольстительней.

Вдруг подумала о Ратникове, с отчуждением, почти с раздражением. Он сопутствовал ей, когда она приближалась к роковой черте. Был свидетелем ее томлений, мистических упований на чудо, веры в воскресении из мертвых. Приплыл с ней к затопленной колокольне, проводил в подводное царство. Привез ее к старцу, отпустил в убогую келью, как отпускают на казнь. В его доме она увидела страшный сон. В его машине она пережила тот же ужас, как и тогда, на горной дороге, когда грузовик-убийца лишил ее матери и отца. Она больше не хотела его видеть, старалась отсечь его вместе с пугающим прошлым.

«Он сам меня к этому толкнул. Убеждал сменить прическу, надеть другое платье, уйти из музея от пыльных архивов и ветхих книг, взять в руки гитару, ту, с которой пела в кабаре. И тогда, говорил он, дурные предчувствия, как злобные псы, меня не догонят. Вот я и сменила прическу, нарядилась в другое платье. Так попробуй меня узнай, попробуй меня догони».

Она извлекла из шкафа сафьяновый чехол, расстегнула молнию, извлекла небольшую, усыпанную перламутром гитару. Янтарного цвета, теплая, с округлыми женоподобными формами, гитара откликнулась на ее прикосновение тихим вздохом, словно из круглого отверстия вылетели давнишние голоса, звуки шансона, аплодисменты. Она положила гитару на колени, наклонилась к ней, стала настраивать. Длинные звуки рождали долгое звенящее эхо, в котором слышался струнный металл, сухое певучее дерево, человеческий голос. В зеркале она видела свое голубое платье, обнаженные плечи, золотистые овалы гитары, гранатовое колье, доставшееся ей по наследству, и ее волновала женственность инструмента, его телесная теплота.

«Вот она я, настоящая. Не святоша, не мученица, а прелестная женщина, пленительная певица», — Эти слова она обращала к Ратникову. Чувствовала освобождение от мимолетной, теперь не нужной любви.