Мария Кондратова - Сигнальные пути

Лекс встретил меня в дверях.

– Ты уже знаешь?

Я не знала. Он рассказывал, и черный ужас окутывал меня, как вуаль. Самолет. Боинг  [24]. Сотни погибших. Дети. Ученые…

– Гады, гниды, чертовы обезьяны с гранатой. Чертово хуйло!

Лекс обнял меня. Мы снова были единственной опорой друг для друга в рушащемся обезумевшем мире. Я с облегчением приникла к мужу. Но было что-то жуткое в осознании огромных прорех между нами, заполнить которые могла только смерть. И с каждым разом смертей требовалось все больше.

Ночью, лежа в постели с ноутбуком, я остервенело вычищала из своих социальных сетей ватную мразь. Всех этих брехунов, певших про «Боинг сбили ВСУ». Мне было плевать, сколько из них заблуждались искренне, а сколько считало, что верность «русскому миру» оправдывает любую ложь. Всякому терпению приходит конец. Расхождения между нами появились не сегодня и не сейчас, видимо, они копились уже давно. Но до поры до времени я просто не хотела замечать очевидного.

Удалить. Удалить. Удалить из друзей.

В ленте появилось новое сообщение:

«Тебе ведь уже было «все ясно» месяц назад после Одессы, когда ты писала, что в доме профсоюзов сгорели россияне и казаки из Приднестровья. Плевать, что потом там не оказалось ни одного россиянина, да? Плевать на любые предположения, когда «все ясно»?

«Именно так», – мысленно ответила я и удалила из друзей девушку, с которой когда-то укрывалась одним одеялом. Точнее, двумя. В девяносто пятом году в общежитии зимой почти не топили, и мы ложились спать, сдвинув кровати, так выходило теплей.

К утру лента наконец перестала напоминать поле боя и стала местом встречи людей, единых в сопереживании. Многие из них стали моими друзьями совсем недавно, этой зимой. Большинство из них я никогда не встречала в реальной жизни. Но что такое реальная жизнь? Теплота, поддержка, взаимопонимание – что могло быть реальней?

На следующий вечер эти и другие люди, сотни людей пришли на площадь Свободы и зажгли свечи в память о пассажирах несчастного сбитого самолета. Повод для встречи был печальнее некуда, но в человеческом единстве перед лицом ненависти и смерти было столько непреходящей надежды на лучшее будущее для всех, что в каком-то смысле это был один из самых счастливых вечеров в моей жизни.

Утро обрадовало долгожданной тишиной. Последнюю неделю обстрелы шли один за другим, каждая минута затишья радовала, как драгоценный подарок. Я лежала в постели и смотрела, как Лидочка собирается на работу, бесшумно суетясь около шкафа. Неделю назад во двор их многоэтажки попала ракета, и я уговорила подругу перебраться к нам. Теперь ее коты слонялись по дому, маялись от жары, и иногда укладывались маме на колени. Мама котов не гнала. Было приятно, что в доме снова есть кто-то живой, пушистый и бесполезный.

Поезда не ходили, машины обстреливали на блокпостах, мы были отрезаны от мира и предоставлены сами себе, своему страху и отчаянию. Мир сузился до размеров двора, до размеров входа в подвал, где на полках в этом году стояло меньше банок, чем обычно. Консервацию накрыли старым матрасом, чтобы избежать разлетающихся осколков. В подвале было спрятано несколько пластиковых бутылок с водой, электрический фонарик и кулек с конфетами. О смерти не говорили, чтобы не сглазить. Говорили «если что».

– Ты ведь присмотришь за моим зверьем, если что? – спросила Лида, подкрашивая кончики светлых ресниц

– Конечно, – ответила я, вместо того чтобы возразить, как раньше: «Ну что ты несешь, конечно, ничего не случится». Никому больше не нужны были напрасные утешения. С нами могло произойти, что угодно. Это изматывало, но одновременно освобождало, поселяя в душе чувство блаженного фатального оптимизма. Все под Богом ходим – таков был ежедневный рефрен жизни тех, кто остался в городе.

Тебя могло на части разорвать шальной миной во время рыбалки, а могло «пронести» во время обстрела, как изо дня в день «проносило» мужиков, выезжавших восстанавливать порванные кабели и перебитые трубы. Самые нужные и геройские профессии во время войны – электрики да сантехники… Та самая упорно презираемая «донбасская вата», благодаря которой наш город после месяца артобстрелов все еще оставался относительно цивилизованным местом. Впрочем, пока стреляли, слава богу, не столько по городу, сколько через него, снаряды ложились в основном за рекой. В полном соответствии со своим историческим предназначением мы снова были на краю, ничейной землей между этими и теми. Блокпост ВСУ на въезде в город, блокпост ополчения – на выезде. А в городе безвластье и артиллерийский гул.