Мария Кондратова - Сигнальные пути

– Я фашистом не буду! – заходился криком младший, которого силой пытались назначить на эту роль.

Дома было полно непеределанных дел, но вернувшись в комнату, я как заговоренная сразу же потянулась к компьютеру. Когда сидишь в подвале, прижимаясь спиной к холодной влажной стене, то начинаешь бояться, что, если в дом угодит снаряд, ты попадешь в ад. Ну не в рай же… За какие шиши? Когда сидишь в интернете, понимашь, что ты уже там. Хорошо, что Лида не знала об этой моей мании, она бы наверняка запретила. Я сама запрещала себе несколько раз, но необъяснимая притягательность была в этом всеобщем безумии, от него невозможно было оторваться. Читая столичных блогеров, обличающих «колорадов», я вспоминала киевскую панику начала лета, когда все были убеждены, что город вот-вот начнут бомбить русские самолеты. Трудно было отделаться от мысли, что сегодняшняя ненависть – дитя того вчерашнего страха. Обороты вроде «ватные зомби с промытыми пропагандой мозгами» сделались расхожими речевыми клише. И бесконечным рефреном неслось со всех сторон – вы заслужили, вы это заслужили. Как заявил один патриотичный священник девушке из Донецка: «Це голота з автоматами, яку треба знищити, а вы повинні пройти очищення кровью». И когда посреди всего этого шабаша кто-то прекраснодушный восклицал: «Да как же это можно не любить страну, в которой живешь?!» – мне хотелось крикнуть в ответ: «Я родилась в другой стране! Вашей тогда еще не было. Другая страна давала работу моим родителям, растила меня, учила отличать зло от добра, а ваша страна меня сейчас убивает!»

Вспомнила, как в детстве мы несколько раз ездили на Урал к маминой родне. Ехали в поезде почти трое суток, и все вокруг было наше, мое – просторный край, полный народов, говоров, городов. И как потом, в девяносто первом году, все, что я привыкла считать своим, враз оказалось отрезано, отсечено. Больше я не видела ни тетю Нину, ни дядю Сашу.

Каковы ни были предпосылки к развалу Союза, рушили его обманом – писали одно, говорили другое, подразумевали третье. Обещали сохранение, да что там сохранение – упрочение всех связей, первый президент независимой Украины так прямо и клялся в обращении к русским соотечественникам: «Гарантирую вам сохранение полнокровных, беспрепятственных связей с Россией», «ни в коем случае не будет допускаться насильственная украинизация русских». В зазор между вчерашним обещанием построить «общий дом для украинцев и русских» и действительным намерением узаконить грабеж в «национальном» формате сегодня лилась кровь. Оказалось, что границы, установленные обманом, вовсе не «священны» для людей, живущих у этих границ. Экая неожиданность, правда?..

Много говорили о российском вооружении, и правда – оружия вокруг стало внезапно очень много, казалось, свежее молоко на рынке раздобыть сложнее, чем автомат. Но если оружие и впрямь поступало с той стороны границы, то рук готовых его подхватить здесь хватало. С каждым артобстрелом, с каждым днем вокруг становилось все больше людей, которым было кому и за что мстить. Солдат по обе стороны фронта вязали кровью, точно в бандитские девяностые, но масштаб, конечно, был несопоставим.

Бабушка Катя умерла в девяносто восьмом в Свердловске, который теперь Екатеринбург, у мамы не было денег поехать на похороны. Последние годы связь с родней совсем прервалась. Сколько нас было таких разломанных, расколотых семей по обе стороны границы? Я хорошо понимала горе тех, кто привык считать своим Крым, я бы поплакала и, может быть, даже возмутилась российской агрессией вместе с ними, если бы они согласились признать и мое право плакать о «своей Москве», «своем Урале», «своем Тбилиси», отнятых у меня в девяносто первом. Но они отказывались считать мое горе горем, мой рухнувший мир миром, а не «тюрьмой народов». «Советский союз должен был распасться», – повторялось с той же страстью, с какой старик Катон убеждал римлян, что «Карфаген должен быть разрушен». Подобная ожесточенность вымораживала мое сочувствие. Если мой дом должен был быть разрушен, то с чего вы взяли, что вашему суждено устоять? Рушить, так рушить…

В конечном счете все равно приходишь к пониманию, что «своя» страна – не более чем иллюзия, и своего у тебя только и есть, что клочок земли под ногами, к которому ты прирос, прикипел сердцем, дом, улица, город, ближайшие окрестности, может быть… Не больше. Ты понимаешь и принимаешь, что мал и одинок, смертен и слаб, и перестаешь пытаться компенсировать это наносным национальным и государственным величием. И «своего» у тебя остается два квадратных метра подвала, спрятаться от бомбежки.