Михаил Барщевский - В перерывах суеты

Слава богу, у Марии был Розин рабочий телефон, и она им с радостью воспользовалась. Вопреки ее ожиданиям, уж ей-то было никак не до смеху, Роза, услышав рассказ соседки, рассмеялась и сказала: «Звони Николаю, пусть купит новых кур и привезет. Да, и про петуха не забудь. Генерал-прокурор в курах не разбирается, подмены не заметит. Это — не голуби».

Мария обрадовалась столь простой возможности избежать неприятностей. Восприняла совет Розы как руководство к действию и перезвонила Николаю. У того шло заседание правления банка, но секретарша Леночка не стала перечить жене начальника, тем более что у Леночки были причины чувствовать себя перед ней всегда виноватой, и соединила с шефом. Николай начал разговор крайне раздраженно, он себя перед женой виноватым не считал, но когда узнал, в чем дело, разволновался и испугался больше, чем если бы Мария его застукала с Леночкой в самый неподходящий момент. Тем более, что Мария предупредила, будто с Розиных слов узнала о планах Сорокина сегодня к вечеру приехать на дачу. Ей казалось, что если мужу не придать ускорения, то он не воспримет ситуацию всерьез, действовать быстро не станет или, того хуже, решит, что ничего страшного не произошло и они за собаку перед соседом не отвечают. Николай обещал приехать сегодня же. Ему как-то сразу расхотелось работать, перспектива провести очередной вечер с длинноногой секретаршей и вовсе перестала интересовать. Он распустил начавшееся уже заседание, сел в машину, поехал на Птичий рынок и оттуда, купив пять кур и петуха, рванул на дачу.

Мария же, еще больше успокоившись после разговора с мужем, вышла из магазина, единственного общественного места в Березниках, где жителям давали позвонить: своим — за пятьдесят копеек, а городским — за рубль, и отправилась домой.

Участковый Сидорук накануне лег поздно и в то утро на работу отправился к двенадцати. Имел полное право, поскольку ему сегодня предстоял вечерний прием граждан и рабочий день, по-любому, получался восемь-девять часов.

Выходя из калитки, он столкнулся с Марией, возвращавшейся домой. Сидорук приметил, что Мария чем-то взволнована, — лицо раскраснелось и голос подрагивает. Говорить с людьми он умел, участковый все-таки, ну и раскрутил Марию по полной программе. Все она Сидоруку выложила. Сидорук сказал, что дело несерьезное, что в худшем случае может быть штраф за неправильное содержание собаки. Но может, и так все обойдется. Окончательно успокоившись, Мария пошла домой, а Сидорук понял, что пробил его час.

Во-первых, возникла возможность проявить бдительность и показать начальству, что он не зря ест свой хлеб. Во-вторых, обратить на себя внимание зама Генерального прокурора. Ну и в-третьих, прервать эту порочную дружбу высшего чиновника с еврейской парочкой.

Сидорук не любил евреев органически. Началось это, когда ему сообщили, кто сделал революцию в России. Он знал, что Октябрьская революция — это было хорошо, правильно. Что она — величайшее событие двадцатого века. И ему стало очень обидно, когда школьный учитель истории (а это был тот же учитель, что и сейчас преподавал в березниковской школе и умел все объяснять по-своему) много лет назад заявил, что революцию в России сделали не русские, а евреи. Обидным тогда показалось, что такое хорошее дело, как победу Октября, обеспечили представители не его народа, а вечно сопливого Женьки Фусмана, сидевшего за партой перед ним и имевшего постоянную пятерку по любой из математик и трояк по физкультуре. Дальше он их не любил потому, что они все время ходили к нему в паспортный стол за разными справками, нужными для эмиграции. К тому времени он уже не был так уверен в том, что Октябрьская революция — прорыв в новое измерение. Хоть говорить об этом вслух не полагалось, но глаза-то были. Так вот, получалось, что евреи всю эту кашу заварили, а теперь отваливают. А нам, русским, расхлебывать. Кроме того, он их не любил не только на историческом уровне, но и на повседневном бытовом. Они, когда к нему приходили, разговаривали заискивающе, заглядывая в глаза и ноюще умоляя «в просьбе не отказать». Он презирал тех, кто перед ним унижался, и ненавидел тех, кто этого не делал. На начальство данный принцип, разумеется, не распространялся. Хотя однажды ему один еврей прилично помог. Был у них в УВД замначальника по «уголовке». Еврей-подполковник, просидевший на должности лет двадцать. Как-то Сидорука замполит поймал на дежурстве выпившим. Поднял скандал. Потребовал увольнения. Так вот, Ефимыч тогда его защитил, а когда история закончилась, встретив как-то в коридоре, сказал: «Попробуй быть человеком. Это ж приятно. По себе знаю. За что тебе и спасибо!» Сколько ни размышлял Сидорук о словах подполковника, так и не понял, что тот хотел сказать. Что значит «будь человеком»? Не пить, что ли? Так ведь и Ефимыч выпить не дурак. Даже на работе. От него-то он чего хочет?