Ариэль Бюто - Козлы

— Во что ты сейчас одета?

Элиза выдумала облегающее платье и босоножки на высоком каблуке. Жан-Мишель осмелел и заговорил о прекрасном теле, скрытом под этим платьем. Элиза его не перебивала, растроганная тем, что еще способна внушать подобные мысли. У него был звучный голос, смелый и волнующий, — такого Жан-Мишеля она не знала. Они говорили долго, без неловких пауз и заминок. Элиза отважилась на пару нежностей, в ответ он пустился в подробный рассказ о том, что он намеревался сделать с ней в ту ночь в Авиньоне.

Когда Жан-Мишель умолк, возможно исчерпав идеи, она предложила встретиться. Но работа и жена удерживали его в Марселе. В Париже он рассчитывал оказаться лишь через несколько месяцев.

Скрежет ключа в замке! Это Марк возвращается домой, по своему обыкновению одной рукой отпирая дверь, другой развязывая галстук. Элиза успела назначить Жан-Мишелю следующее свидание — завтра, в то же время, у телефона. Трубку она положила, четко сознавая, что изменяет мужу.

Назавтра была суббота. Элиза спала допоздна, проснулась будто в похмелье, опьянение вызвали речи Жан-Мишеля, которого она теперь называла про себя Жан-Ми. Марк принес ей завтрак в постель и увел детей на прогулку. Раздевшись догола, Элиза долго изучала свое тело перед зеркалом в ванной. Уже намечается целлюлит. Живот расплылся. Необходимо срочно принять меры, а вдруг Жан-Ми… Впрочем, он ничего ей не обещал, разве только позвонить сегодня вечером. Но и этого было достаточно, чтобы обрадоваться: в ее жизни наконец-то что-то происходит! Элиза уже вышла из того возраста, когда жаждут счастья, ей за глаза хватило бы новых впечатлений.

День прошел как в тумане, в счастливой растерянности. После ужина, сославшись на усталость, она первой вышла из-за стола. В десять минут десятого, когда пес Мефистофель метил свое любимое дерево, мобильник Элизы подал голос.

Звонил всегда Жан-Ми. Их телефонная связь быстро набирала обороты. За пять дней Элиза выучила наизусть расписание скорого поезда Париж-Марсель, разорвала фотографию Жан-Ми, чтобы та не мешала сосредоточиться на его новом облике, преображенном магией слов, и начала мечтать о тайном свидании в гостинице. На шестой день он не позвонил.

Ошалевший от счастья Мефистофель успел обнюхать все фонарные столбы в квартале, но телефон Элизы упорно молчал. Тогда она решила позвонить сама, но вдруг сообразила, что Жан-Ми не дал ей номер своего мобильника.

На седьмой день Марк выразил настоятельное желание самому погулять с псом. Элиза заперлась с телефоном в ванной, где и просидела один на один со своим унылым отражением в зеркале; зеленоватая подсветка лишь подчеркивала ее возраст.

Сначала Элиза сильно переживала. На одиннадцатый день печаль трансформировалась в гнев. Она даже позвонила Жан-Ми домой; жизнерадостное «алло» его жены оскорбило Элизу до глубины души. Она повесила трубку, не сказав ни слова.

Гулять с собакой она больше не выходила, но ее мобильный был всегда включен. На ночь она убирала звуковой сигнал, но зато не спускала с экрана бессонных глаз.

Спустя три недели горе и гнев уступили место апатии. Жан-Мишель? Он всегда был ей безразличен. Она любит своего мужа и детей, ей больше нечего желать.

На двадцать третий день Жан-Ми позвонил в обеденное время. Для разнообразия, пояснил он. Элиза упрекала его за молчание, он оправдывался работой, тем, что у Элизы есть муж, а у него жена. Ему надо было поразмыслить, заявил он, и сегодня он принял окончательное решение: им лучше остаться друзьями.

Сперва Элиза подумала, что такая честность заслуживает уважения, и только потом вспомнила, что именно он втянул ее во всю эту историю, и какие бы красивые слова он теперь ни произносил, они лишь прикрывают трусость и подлость. О чем она ему и сказала со всей прямотой. Он возражал, клялся, что никто и никогда не нравился ему так, как Элиза, но не может же он взять такой грех на душу — разрушить семью, в которой четверо детей. Он умел убеждать, умел польстить и выразиться так, что казалось, будто никогда прежде ничего подобного он никому не говорил. Элиза его простила.

В последующие несколько месяцев долгие беседы чередовались с внезапным необъяснимым молчанием. О дружбе уже и речи не было, признания становились все более пылкими, а безопасная дистанция, пролегавшая между ними, лишь подстегивала воображение. Дотянуться друг до друга они не могли, но тронуть за душу было им по силам. Элиза уже не сомневалась: с ней случилось нечто необыкновенное — в награду за тридцать девять лет, прожитых в серости.